Багровые ковыли - Виктор Смирнов

Верочка пробормотала что-то, повернулась к нему и снова заснула. Кровать у них широченная, с резной спинкой в стиле модерн – замысловатые резные завитушки и амурчики в листве. Матримониальная метрополевская кровать для солидных путешествующих пар. А может, и для купеческого разврата, кто знает.

Вениамин Михайлович внимательно посмотрел на Верочку. Во сне каждый человек беззащитен, а женщина беззащитна вдвойне. Ни косметики, ни контроля над лицом и телом – вся как есть. Как природа создала. И еще посапывает, похрустывает какой-то перегородочкой в носу. Хи-хр, хи-хр. Лицо обмякло, немножко расплылось: простое, домашнее лицо, как будто потерявшее на время сна свою удивительную красоту. Правая грудь под собственной тяжестью вывалилась из рубашки, открыла мягкий, спящий рыжий сосок, какие-то складочки, напоминающие о том, что время идет, а годы не красят, и даже двадцать пять – уже не девятнадцать. Им бы ребенка родить – только какой во время военного коммунизма ребенок? Земля ходуном ходит. Правда, кровать прочна. Но это пока ты живешь во Втором Доме Советов.

От его взгляда Верочка просыпается, оценивает сквозь еще почти сомкнутые ресницы: какое у нее выражение лица, когда он за нею наблюдает? Перестает посапывать. Лежит тихо, как кошка возле мышиной норки. Потом вопрос в лоб:

– Ну и как ты меня находишь во сне? Не та?

– Та, дорогая, та. Ты для меня всегда та.

– Правда? – улыбается. – Милый… А ты почему не спишь?

А вот мужчина рано утром тоже по-своему беззащитен. Откровенен. Правда, Верочка и так почти все знает о работе мужа. Вениамин Михайлович не может не делиться. Знает, что нельзя, а не может. Ему кажется, что общая тайна еще крепче свяжет его и Верочку. Вениамин Михайлович очень боится потерять жену, упустить.

И он рассказывает Верочке о беде, случившейся в Гохране, и об отсутствии курьера. И еще о том немолодом, чрезвычайно симпатичном профессоре археологии, который приходил к нему по делу. Дело оказалось действительно очень важным: думая о будущем, он старался сохранить для Республики наилучшие ювелирные вещи. Вот и сохранил! Как бы теперь ему не оказаться в подвалах Лубянки.

Верочка, нахмурив лобик (три складочки на переносице – Вениамин Михайлович пальцем старается их разгладить, но Верочка отстраняет руку), вдруг произносит как будто невзначай:

– Говоришь, курьеров нету? А ты этого профессора возьми и пошли во Францию, милый. Интеллигентный человек, наверняка французский знает. Да и к пожилым людям профессорского вида доверия на границах больше. И он, уж точно, не загуляет в бистро. А ты тем самым уведешь его от этого уголовного дела.

Вениамин Михайлович даже вздрагивает, его подбрасывает, как от удара током. Да ведь это мысль! Он бы и за сто лет не додумался, а она возьми и выскажи такую ценную идею в полусне.

Женский ум – что за загадка!

– Спасибо, Верочка. Гениально, – бормочет ошарашенный электричеством Вениамин Михайлович. – Как это ты так сразу!

– Ну, вот видишь, – лениво произносит Верочка. – И все устроится. Что ж тебе голову ломать?.. Ну, иди же ко мне!

И она обнимает его своими мягкими, но сильными руками. Ах, Вениамин Михайлович, все банки мира не стоят одного этого объятия! Пусть громыхает и плюется кровью военный коммунизм – кровать в «Метрополе», сработанная царских времен краснодеревщиками, прочна и необъятна, как жизнь. Как сладкая, мучительно-сладкая жизнь!

Глава седьмая

Этим же утром, кутаясь в пальто от мелкого холодного дождя и натянув на голову шляпу так, что обвисли поля, Иван Платонович пришел в Гохран. Тенью за ним следовал Бушкин.

Здание Ссудной палаты выглядело вымершим домом. Темно. Все ювелиры, все рабочие на период ведения дела отстранены. «Надеюсь, это ненадолго, – подумал Старцев. – Ведь не может же Гохран остановиться, как не может остановиться река, питающая своей силой мельничное колесо. Иначе Республика захлебнется без средств».

Вот только вчера им поступил «польский заказ». Надо задабривать Польшу. А кто соберет серьезную «посылку» во Францию, если не Пожамчи, Шелехес, Левицкий? Не Юровский же, у которого опыт продавца второсортного ювелирного магазина!

У входа в Гохран его встретил новый постовой. Лицо показалось знакомым. Он узнал в нем того симпатичного, совсем юного бойца из конвойного полка, который сопровождал их от Брянского вокзала сюда, к Ссудной палате. Он еще какую-то песенку тогда напевал. Странный такой юноша.

– Здравствуйте! – обрадованно и совсем по-штатски сказал постовой и, спохватившись, отдал честь. – Извините, товарищ комиссар, я тут двоих военных пристроил во дворе, вон там, под навесом. Бумаги проверил, а как же! Бумаги в порядке. Говорят, золото вам принесли…

– Какое золото? – недоуменно спросил Иван Платонович.

– Червонцы, говорят, – пояснил постовой. – Не отпускать же их. Добро, как-никак!

Во дворе, у навеса, которым была прикрыта порожняя тара, горел единственный фонарь, подкреплявший свет мокрых утренних сумерек. Желтый его луч выхватывал из полутьмы две человеческие фигуры. Неожиданные гости устроились под навесом на мешках, как на матрацах, и простуженно хрипели и кашляли во сне, не обращая внимания на то, что высунувшиеся на брусчатку двора ноги в рваных, перевязанных бечевками сапогах находятся под дождем.

Эти двое скорее походили на оборванцев с Хитрова рынка, были грязны и сливались цветом своих лиц с мешками. Между ними лежали две потертые кожаные переметные сумы.

Бушкин постучал носком своего добротного ботинка по сапогу одного из спавших.

– Эй, милиционер! Станция Березайка, давай, вылезай-ка!..

Маленькое, тощее, высохшее, как пайковая тарань, существо, возраст которого скрывали грязь, худоба и нечеловеческая усталость, мгновенно вскочило на ноги и, приложив ладонь к мятой польской кепке, заученно отрапортовало:

– Героического кавалерийского корпуса Гая полка Ефрема Гутко красноармеец Матвей Данилов! – Слова его прозвучали невнятно и шепеляво из-за отсутствия передних зубов. Указав на спящего товарища, он добавил: – А это – мой начальник. Ветеринарный врач полка Чернышев, главный ответственный за корпусную кассу. Устали очень, потому спят.

– Какую кассу? – не понял Старцев. Отстранив Бушкина, который явно не признавал оборванцев, он вступил в разговор. К тому же о судьбе корпуса Гая Иван Платонович был немного наслышан.

– Так что, корпусная касса. Находится в переметных сумах, – пояснил красноармеец, указывая на ободранные кожаные мешки, которые прижимал к себе продолжавший спать ветврач. – Велено было доставить в Москву как добро трудящихся.

– На себе, что ли, доставили? – спросил все еще не потерявший подозрительности Бушкин.