Сказка четвертая. Про детей Кощеевых - Алёна Дмитриевна

согревающий заговор и долго шел по дороге, глубоко погруженный в свои мысли, в которые порой врывался скрип снега под ногами, заглушающий все остальные звуки. На душе было муторно, и даже медитация, на которую он-таки сумел выделить время, не помогала. На развилке он остановился, огляделся, а потом сошел с проторенной тропы и направился прямиком в лес. Минут через десять нашел поваленное дерево, смел с него шапку снега и сел.

— Агата, — позвал он, закрыв глаза.

Лес молчал. Демьян терпеливо ждал, пока ему на плечо не легла ладонь. Каждый раз он знал, что это случится, и все равно неизбежно вздрагивал от неожиданности.

Он обернулся.

Агате сейчас было тридцать девять. Но ей можно было дать и сорок, и двадцать, а потом и вовсе прийти в замешательство и побояться назвать какую-то конкретную цифру. Оставшись жить в Лесу, она словно утратила возраст. Она была очень похожа на их мать, которую Демьян знал только по фотографиям, что нашел в квартире у бабушки, когда впервые попал туда с Кощеем в тринадцать лет. И мамину красоту — фамильную, судя по фото всех остальных женщин в их семье — она тоже унаследовала. Статная, гордая, неприступная. Холодная, но завлекающая.

Не будь этой красоты, может быть, и не было бы никакого проклятья.

— Привет, — улыбнулся Демьян. — Я соскучился.

Агата улыбнулась в ответ и села рядом с ним. Сунула руку в карман тулупа и вытащила из него плетеный шнурок с нанизанными на него камешками и мелкими птичьими костями, протянула ему. Демьян послушно стянул с ладони перчатку, и сестра завязала шнурок у него на запястье. Перебрала те браслеты, что уже были на его руке. Нахмурилась. Сняла с него шапку и отрывисто провела ладонью по волосам, будто пытаясь стряхнуть с них что-то.

— Что такое? — спросил Демьян.

«Кто-то пытался тебя приворожить».

— А, это… Ну да, есть одна особа. Что-то еще?

«Твое проклятье набирает силу».

— Но печать ведь работает.

«Да».

— Тогда как?..

Агата посмотрела ему в глаза. Глаза у нее тоже были мамины. Черные. И волосы прямые. А он, наверное, пошел в отца. Все, что Демьян сумел узнать про него, Кощей передал каким-то своим знакомым, которые вроде как могли помочь, но пока ответа не было.

— Не корми зверя, — внезапно произнесла Агата. Демьян в очередной раз вздрогнул: слишком давно не слышал ее голос.

— В каком смысле?

— Будь счастливым.

Он мрачно рассмеялся. Вот тебе и противоядие. Замечательно. Так он и скажет отцу, когда тот в следующий раз дернет его в Навь. «Это место вредит моему ментальному здоровью, а я должен сохранять спокойствие и пребывать в благом расположении духа. Перезвоните завтра!»

Сходил проведать сестренку. Черт.

— А я нынче и так счастливый, — сообщил Демьян то ли ей, то ли самому себе. — Я с Юлей сошелся. А это такое счастье… Или ты считаешь, что я опасен для нее?

«Это твой зверь, спроси себя».

Ну вот, озвученные слова у Агаты для него на сегодня закончились. А много же зверей живет в нем, однако. И как с ними всеми совладать? К ноге, все к ноге! Что вы гавкаете, твари? Хотите жрать? Нет у меня для вас ничего…

— Агата, я кое-что выяснил про своё проклятье. Оно у нас семейное.

«Я знаю. Я чувствую его в себе».

Демьян резко повернулся к ней. Знает?

Агата смотрела на него совершенно спокойно.

— И ты в курсе, о чем оно?

Она кивнула.

— Но…

Но он не закончил, потому что сестра взяла его за руку, слегка приоткрыла полы тулупа и положила его ладонь себе на живот. Демьян изумленно распахнул глаза. Живот у нее был уже совсем круглый, плотный. От неожиданности он растерялся, приспустил щиты, считывая окружающих мир, и коснулся сознания того, кто жил у Агаты под сердцем. И этот еще совсем крошечный, почти игрушечный человек откликнулся ему. Демьяна укутало ощущением покоя и умиротворения, чувством абсолютной безопасности. В мире этого человека еще не было место ничему плохому, ему не были известны ни боль, ни тревоги. Он знал только размеренный стук сердца рядом с собой и тепло материнской утробы. И он делился всем этим так щедро и так бесхитростно открылся ему, что Демьян позволил себе снять слепок с этого состояния и присвоить себе. Наполниться им до краев.

— От кого… — начал было он, но тут же понял, насколько глупым был этот вопрос. Агата попарила кого-то в баньке и никогда не скажет ему, кто это был. Может быть, потому что это не имеет для нее значения. Может быть, потому что только для нее и имеет.

Сестра улыбнулась. Опустила голову вниз, перевела взгляд на свой живот.

— Но проклятье…

«Нашу мать оно не остановило. И я рада этому. Рада, что я есть. И это девочка.»

«Но она будет одна. Как ты…»

«Разве я одна?»

Демьян в очередной раз осекся и больше ничего не спросил. Что ж, зато он хотя бы будет знать, что тут нет его вины. Он не успел предупредить того, кого и не нужно было предупреждать. Для Агаты, выбравшей путь лесной ведьмы, явно не существовало потребности в постоянном мужчине и, если уже совсем начистоту, он уже давно не мог точно сказать, что именно ею движет. Почему она не подумала, что может зачать мальчика, или что ее дочь может захотеть иной жизни? Однако читать сестре нотации уже явно было поздно и глупо. Он снова потянулся к ее малышу, снова позволил его ощущениям наполнить себя. И успокоился, ибо в этот краткий момент, как и малыш в утробе его сестры, еще не знал, что такое волнение.

Что движет женщиной, которая хочет ребенка? Девять месяцев носить его в себе, рожать через боль, потом нянчить и заботиться, не спать по ночам, дуть на его разбитые коленки, переживать из-за всей той несправедливости, что с ним случится, плакать над его слезами и точно знать, что так будет до конца. Почему он запомнил тот единственный раз, когда Юля в порыве откровенности рассказала ему, как сильно мечтает стать матерью? Может быть оттого, как светились ее глаза в тот момент?

В голову к Юле Демьян бы никогда не полез. Но прямо сейчас перед ним сидела Агата, которая никогда особо от него не закрывалась. И он легко-легко коснулся ее сознания, просто желая понять...