Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Это все из-за Прийи. Я не мог ее защитить… — слова давались с трудом, дыхание срывалось. — Смерть, она была… вот, на расстоянии руки. Знаю, надо было хранить достоинство перед неизбежным. Ведь мысль о смерти — заблуждение… Но рядом кричала Прийя. И мне было плевать на следующие воплощения. Там, во мне, что-то корчилось от собственного бессилия. Да, поздно было проклинать себя за неумение убивать. Даже у матсьев, в бою с тригартами, я не чувствовал такой жажды убийства, как здесь в Хастинапуре. Теперь я прозрел! Жизнь, оказывается, совсем не такая, как казалось… Ну, вы-то это понимаете, иначе зачем были уроки в Двараке? Раз мне опять выпала жизнь, то я хочу научиться ее защищать как должно. Вы еще успеете преподать мне урок?

Крипа пожал плечами и пристально всмотрелся мне в лицо. Дождь стекал с его шлема, капли висели на ресницах, бежали по щекам, искрились в бороде. Со стороны могло показаться, что патриарх плачет.

— Сначала надо выйти из города, а уж потом мечтать о мести.

* * *

Я плохо помню последующие события. Дождь. Тревожное ожидание в лоскуте ночного мрака неподалеку от ворот, ярко освещенных кострами стражи. Недолгое препирательство охранников с Крипой. Потная рукоять меча, который, хвала богам, так и не понадобилось вытаскивать из ножен.

Мои мысли прояснились только вдали от Хастинапура на тихой лесной дороге под ясным светом луны. Дождь перестал. Бледные блики скользили по мокрой листве. Страшная тяжесть, лежавшая у меня на плечах весь истекший месяц, вдруг отпустила. Я уже забыл в каменной твердыне, как легко дышится среди деревьев, когда прохладный ветер сдувает паутину забот с мокрого чела. Я снова мог впитывать настоенный на волшебных цветах воздух, расстворяться в покое лесного мира, сколь щедрого, столь и бесстрастного к нашим человеческим страданиям.

Проклинаю тебя, Хастинапур, и благодарю за подаренную мудрость. «Каждый берет ношу по силам,» — сказано мудрыми. Но кто может измерить силы в начале пути, когда кажется, что цель — вот она, рядом. И лишь потом приходит понимание бесконечности дороги и ничтожности собственных возможностей. И слово «долг» вспыхивает тревожной последней кроваво-красной звездой на небосклоне надежды. Лишь тогда с яростной, конечной, отчаянной решимостью ты понимаешь, что никто в этом мире тебя больше ничему не научит и никуда не поведет.

Глава 3

Горы

К моему удивлению, Крипа сразу за городом повернул коня не на юго-восток к Панчале, а на северо-запад, к Великим горам. Не вдаваясь в объяснения, он гнал своего коня по узкой дороге среди жуткого мрака дикого леса, сухого шелеста пальмовых листьев и криков ночных птиц.

Я едва поспевал следом, но спрашивать или спорить не было сил. Слава богам, моя карма снова в мудрых руках Учителя, и можно отдохнуть от непосильной ноши свободного выбора. Мир человеческих стремлений и судеб, открывшийся в Хастинапуре, оказался бескрайним, непостижимым, беспощадным, уподобившись сразу и мертвящей пустыне, и жестоким джунглям, и бешеному океану. Ничтожными оказались мои силы, жалкими затверженные истины. Мое сознание трещало по швам, пытаясь вместить преклонение перед непостижимой мудростью патриархов, поддерживающих Дхритараштру, непроизвольный восторг перед благородством и мощью Дурьодханы, жалость к несчастному отцу Карны и мощно пробудившуюся во мне жажду убийства.

Не сутолка дворцов и хижин в кольце укреплений открылась моему третьему глазу, а свернувшаяся тугим кольцом сила. Древнейший город был прекрасен, как царь Нагов, и также смертельно ядовит в минуту опасности. Я допустил ошибку, заглянув в эти по змеиному мудрые, беспощадные, стареющие, очаровывающие. Теперь они продолжали пить мою жизнь, даже после того, как Крипа вырвал бренную оболочку из удушающих обьятий.

Хастинапур, едва не погубив меня, позволил постичь тайну слова ВРАГ. Пандавам предстояло ниспровергать не гнездо ракшасов, а мир людей, похожих на меня и на них. Теперь, опаленный огнем любви и ненависти этого мира, я ощутил, почему Бхимасена и Арджуна считали тщетными любые переговоры с Кауравами, и почему Юдхиштхира настаивал на переговорах.

И еще, теперь мне доставляла горькую радость давняя клятва Бхимасены убить Духшасану.

* * *

Серая, непроглядная тоска сочилась в мое сердце вместо огненного потока брахмы. Я продолжал путь не своей волей. Это сила Крипы влекла меня вперед, и блаженством казалось просто поддаться этому потоку, отрешившись от обязанности самому принимать решения, стремиться к цели, терзаться сомнениями.

Крипа направлял лошадь по невидимой тропе на северо-запад. Сначала я думал, что он хочет сбить со следа погоню или обойти заставы на границах. Но наставник объяснил мне, что наш путь лежит в страну мадров и бахликов, которой правит брат младшей жены покойного царя Панду, дядя Накулы и Сахадевы.

— Мне надлежит доставить тебя к Арджуне и близнецам, а они, как раз, скоро прибудут к многомудрому и воинственному Шалье, — сказал Крипа, который несмотря на узость тропинки, старался держать своего коня вплотную к моему. — Там ты будешь в безопасности.

— А что, еще где-то в мире есть безопасность? — безучастно спросил я. Мысли, стреноженные усталостью, тяжело шевелились в моей голове.

— Худа не будет показать тебе мадров, — сказал наставник в ответ на мои мысли, — Много разных миров создали люди на этой земле. Из деревенской хижины много не увидишь… Но и дворцы Хастинапура тоже не центр мира.

— А что центр?

— Бог.

— Бог хижин — это каменный идол в храме, которого обливают молоком и засыпают цветами, дабы снискать его расположение.

Крипа терпеливо улыбнулся:

— Очевидно, тебя не очень-то утешает сейчас и Бог мудрецов.

— Да, боги как-то отдалились от меня, пока я погружался в водоворот людей.

— Но в чем же еще являет себя Бог, как не в этом водовороте страданий и устремлений? Свет высшей силы никуда не исчез, просто затуманился твой взор. Чему поклоняются под именем Шивы в храмах Хастинапура? Кого почитают, называя Атманом, Абсолютом, Брахмой? Для нас все имена богов и богинь есть лишь атрибуты одного великого Установителя. «Единое называется мудрецами по-разному», — так гласят Сокровенные сказания.

— Если божественная сила являет себя и в Пандавах и Кауравах, то как я могу решить, на чьей стороне сражаться? — сказал я и сам чуть не задохнулся от ужаса перед произнесенным. Ведь сомнения в истинности пути Пандавов граничили в моем сознании с изменой богам. А Крипа даже не поморщился.

— Неужели ты, Муни, думаешь, что первым пошатнулся под бременем открывшегося знания? Новорожденный приходит в мир, плача. Ты видишь новый свет, но он режет тебе глаза и ты кричишь от боли. И этот свет и эта боль — явление божественной силы. Мудрый, постигая мир, принимает на себя и его страдания. Без этого нет вмещения… Но мы знаем и немало способов смягчить боль души. По счастью, мы неподалеку от одного из мест отмеченных особым присутствием божественной силы — это поле Курукшетра. Чараны поют, что даже пыль, взметаемая ветром на поле Куру, способна повести любого завзятого грешника высочайшим путем. Кто поселится на Курукшетре, тот никогда не узнает печали. Я бы и сам с радостью покинул стезю служения, чтобы придаться паломничеству к тиртхам. Если открыть свое сердце и просто брести по этой земле, то плод веры созреет сам.

Крипа говорил, кони шли плавной рысью. Вечерний ветер остужал разгоряченное лицо, унося последние обрывки мыслей.

— Вон перед нами тиртха — Врата Якшини. Дальше можно только пешком… Придется привязать коней здесь, — сказал Крипа.

Мы остановились и спешились. Пробитая в колючей траве тропа вела прямо к каменному изваянию. Наверное, когда-то это была фигура женщины-якшини, одной из обитательниц темных лесных дебрей и поднебесного пространства. (Простые люди боялись и почитали якшей так же, как таинственных нагов — змей, владевших подземным царством.) Ветер времени не пощадил ее лица, превратив его в ровную пористую глыбу. Только по изгибу талии и длинной шее еще можно было угадать пленительный образ хранительницы этих мест. Крипа склонился перед изваянием.

— Это начало священной земли. — серьезно сказал он мне. — Помолись, чтобы успокоить чувства, и ступай за мной.

Я застыл в молчании перед древним изваянием, пытаясь ощутить непостижимую для слуха мелодию вдохновения, вложенную резчиком в охранительницу ночных дорог. Мрак сгущался, пушистыми прядями свисал с кустов и деревьев. Звенели ночные насекомые. Шуршал теплый песок под ногами. Я то ли молился, то ли погружался в безмятежный сон.

Страха я не ощущал. В озаренных светом и набитых придворными залах Хастинапура я подвергался куда большей опасности, чем на этом безлюдном поле под черным небом.