Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Дурьодхана пожал могучими плечами: — Если мудрость Сокровенных сказаний не спасает без войны и насилия, то к чему ваши умные разговоры?

Переговоры закончились. В зал вбежали музыканты, танцовщицы и слуги с подносами. Придворные собрались вокруг столов с жирной обильной пищей. Наш брахман, ничем не выдавая своего разочарования, присел на подушки у трона Дхритараштры, и оба мудрых старца углубились в беседу. А нам с Митрой ничего не оставалось делать, как присоединиться к праздничному пиру, воздавая должное искусству местных поваров под аккомпанемент музыки и восхвалений добродетельных правителей Хастинапура.

— Удивительно, что Дхритараштра действительно добрый: и за народ он переживает, и сыновей любит. Даже когда Пандавов в изгнание отправлял, падал без чувств и лил слезы сожаления, — говорил Митра, когда мы наконец вернулись домой, вынырнув из мутного водоворота пира.

— Все восторгаются добротой Дхритараштры. На его отцовскую любовь опирается в борьбе за власть Дурьодхана, — сказал брахман, — у нас говорят, что похвала бывает мужу, безумному худшей пагубой. Сердце теряет зоркость в дыму жертвенных костров, зажженных в его честь.

— А Дурьодхана? Он способен слушать? — с надеждой спросил я.

Брахман пожал плечами:

— Он властелин, но и он кружится, как щепка в водовороте кармы. Ему нельзя уронить себя в глазах придворных, он не может переступить через собственную гордость. Я, наверное, сам допустил ошибку. Нельзя говорить с царем тоном наставника, да еще при его подданных. С птицами бессмысленно изъясняться священными заклинаниями, но насыпь им зерен, и они прилетят к тебе. С каждым надлежит применять тот язык и манеру поведения, которые ему понятны. Властелины внемлют языку кротости.

— Или языку войны, — добавил Митра. — Вы же и сами знаете, какой ответ даст Дурьодхана. Его заставят собственные кшатрии. У меня нет к ним ни ненависти, ни сочувствия. Это карма. До последнего вздоха они будут мешать нашим попыткам спасти их жизни и души и еще будут гордиться своей доблестью и верностью долгу. Ни переубедить, ни переупрямить их. Мне кажется, я могу предсказать, как все будет. Кауравы выиграют войну или, по крайней мере, оттеснят Пандавов в джунгли, и на долгие годы на этой земле воцарится Хастинапур. Брахманы будут молиться, государи завоевывать новые земли, крестьяне собирать урожаи. Все будут трудиться не покладая рук на поприще, предписанном дхармой. И все вместе, взаимно умножая страдания и ненависть, круг за кругом будут опускаться в черную бездну Калиюги.

* * *

На другое утро мы проснулись полными сил и надежд. Все встало на свои места. Наш брахман вновь принял на свои плечи бремя кармической ответственности, и мы убедились, что не только возраст и святость служат ему защитой. Все происшедшее в зале собраний Дхритараштры показывало, что он обладает силой и мудростью, с которой вынужден считаться даже Дурьодхана. Мы едва успели совершить обязательное утреннее омовение, как к нам пришел брахман и сказал:

— Вы еще не выбросили одежды, в которых тайно путешествовали по городу? Сегодня они пригодятся вам во дворце Дхритараштры.

В ответ на наш немой вопрос он покачал головой:

— Нет-нет, нас сегодня там не ждут. Сегодня Дхритараштра и Дурьодхана совещаются с патриархами Высокой сабхи. От их решений зависит будущее всех нас. Мое искусство тут бессильно… Попробуйте свои пути.

— Но тогда зачем посылать еще и Митру? — спросил я. — Я уже выполнял подобное поручение при дворе Вираты…

— Лучше, если вы оба будете знать, что произошло на этой встрече, на тот случай, если одного из вас убьют, — просто сказал брахман. Мы с Митрой бегом отправились по залитым утренним солнцем улицам Хастинапура к дому Прийи. Впрочем, на этот раз помощь пришла от ее отца. Там, где есть цари, там есть и слуги, а значит, нет запретных путей и сохраненных тайн. Брат хозяина трапезной знал надсмотрщика за уборщиками мусора во внутренних покоях, а те как-то рассказывали о небольшой кладовой, которую лишь стена отгораживала от зала собраний Дхритараштры, а стена эта сложена из массивных плит, которые от времени разошлись, открыв щели…

Вот так простой подкуп и предательство открыли нам доступ в собрание властелинов и патриархов Хастинапура. Если бы о нашем пути узнал Дурьодхана, то всех: и надзирателей, и уборщиков, и поваров наверняка ждала бы мучительная казнь под ногами боевых слонов. Но серебро и наше умение воплощаться в чужие мысли распечатывали все уста. К концу дня уже окончательно измученные и голодные мы проникли вместе со слугами, несшими мешки с провизией, прямо под носом у охраны в небольшую кладовую, где, к огромному облегчению, обнаружили тонкую щель, из которой в затхлый воздух нашего убежища тянуло благовониями, светом и тайнами. Мы приникли глазами к отверстиям.

На мозаичном полу посреди зала стоял кипящий гневом Карна и, судя по всему, заканчивал свою речь.

— Как слуги на посылках, мы ждем, почтительно сложив ладони, возможность сделать приятное нашему царю. Именно на нас: на Дурьодхану, Духшасану, Ашваттхамана и Шакуни возложил Дхритараштра бремя верховной власти. И мы нарушим свой долг, если не соберем сейчас всех союзников и не ударим по Пандавам, пока они копят силы.

Тогда Бхишма, старейший из патриархов, начал укорять сына возницы за то, что, став дваждырожденным, он не приобрел мудрости.

— Я не понимаю, почему вы, патриархи, сочувствуете Пандавам! — воскликнул Карна. — Вы храните верность давним воспоминаниям о Братстве, не видя, что оно само уже стало другим.

— Но не стали другими понятия мудрости и доброты, — сказал Бхишма, — для будущего этого мира одинаково важны и Пандавы, и Кауравы. Поэтому мы и взываем к вашему благоразумию. Война, убийство не могут быть путем к высокой цели.

Тогда рядом с Карной встал Дурьодхана и заговорил, обращаясь к патриархам:

— Сокровенные сказания, которые мы все чтим, гласят, что кшатрий не должен отклоняться от стези долга. Так почему же вы упрекаете Карну и меня? Бесчестие тому, кто отрекается в этой жизни от своего дела. Как же я теперь могу отдать царство? Если Пандавам суждено пасть в бесплодных попытках отбить наше достояние, то не мы будем тому виной. Пандавы враждебны этой жизни, — убежденно сказал Дурьодхана, — поэтому они должны пасть.

— Не наноси вреда живому! — так гласят Сокровенные сказания. — громко возгласил Дрона.

— Но сколько ни думай, не найдешь даже среди патриархов такого, кто бы в прошлом не обнажил меча. — возразил Дурьодхана. — Сколько людей отправил в царство Ямы ты, о несравненный стрелок из лука? Как сократил жизнь безвинной царевны Амбы Бхишма?

Боги сделали так, что никто из ныне живущих не может избежать нанесения вреда живым существам. Я не ищу для себя ни богатства, ни почестей, усерден в подношении даров и почитании патриархов. Я раскинул свет вашей власти на огромные земли. Так почему же вы колеблетесь поддержать меня?

— Сложен, извилист путь кармы, — ответил Дрона. — Истинно лишь то, что служит вечному благу сущего. Витиеватые речи — ненадежная защита от воздаяния. Как бы ни был хитер и сметлив предводитель, груз нечестивых деяний обрушится на его плечи и на тех, кто последует за ним. Пока не взвешены все кармические последствия деяний, лучше сохранять покой и хладнокровие.

Дурьодхана пожал могучими плечами и отвел глаза:

— Патриархи воистину отличаются от всех нас. Где нам даже пытаться достичь такого смирения и бесстрастия при размышлениях о своих и чужих жизнях. Только не проистекает ли это спокойствие от возраста? Душа, плененная в теле дольше положенного срока, теряет вкус к жизни. Я понимаю, как разорительны для покоя патриархов наши страсти. Время их подвигов прошло. Теперь, истощив свою брахму, они способны лишь сидеть, укрывшись за стенами дворцов и укорять и увещевать нас… Но их карма останется с ними, а нашу еще предстоит создать. Если бы действие было лишь ненужной помехой на пути к Высоким полям, то мы и рождались бы без рук и без ног. Мы приходим в этот мир в обликах, соответствующих нашим прошлым заслугам, но перед уходом мы еще должны свершить свое… Воплотить в дела свою волю, силу, пыл свершений, что заложены в нас от рождения.

Глаза царевича пылали. Вокруг его головы и плеч беззвучно разрасталось пурпурное сияние нагнетаемой брахмы. Впрочем, мне это могло только показаться, ибо жара потайной комнаты становилась нестерпимой. Я чувствовал, как пот стекает со лба, пропитывает брови, жжет глаза, прижатые к щели в каменной стене. Смотреть было трудно, но зато слова Дурьодханы долетали ясно, звонко отдаваясь в каменных стенах, буквально толкая меня в сердце своей открытой яростной силой. Царевич не желал и не мог остановить поток, смывающий плотины его сознания. Уже не человек, воспитанный в ашрамах дваждырожденных, а огненный смерч, сгусток разрушительной силы сиял в центре зала, опаляя своим пурпурным пламенем лица и сердца сановников Дхритараштры.