В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

Порывшись в листках, Васарис прочел несколько сцен из первого действия, изображавших этот святотатственный брак. Перед глазами слушателей отчетливо предстал мятежный правитель, столкновение его сторонников-воинов со служителями храма, испуганная жрица и ропщущая толпа. Казалось, само небо угрожало правителю. Первое действие кончалось ливнем и бурею, прерывающими свадебный пир.

— Ну, знаешь, твой правитель — смелый человек, — заметил Варненас, когда Васарис кончил читать. — Но удивляться тут нечему: во все эпохи находились смельчаки, восстававшие против богов. Немало их и в литературе. Вспомните Мато и Спендия из «Саламбо», похитивших священное покрывало богини Таниты.

— Или нашего Кейстутиса, похитившего Бируте, — прибавил еще кто-то. — Может быть, ты о нем и написал?

— Нет, — объяснил Людас, — мне неважна историческая обстановка. Я беру только ядро мифа и сценически обрабатываю его.

— Сказать по правде, сцена производит сильное впечатление.

Актриса Лапялите несколько экзальтированно воскликнула:

— Ах, теперь у меня одна мечта — сыграть молодую жрицу!

— Так послушаем дальше, — предложил Варненас.

И Васарис возобновил рассказ.

— Во втором акте выясняется, что счастье героев недолговечно. У них рождается сын, и тотчас же на страну сыпятся разные напасти: саранча пожирает хлеб, жители погибают от чумы, все племя винит правителя и его жену. Наконец отвергнутая дочь вельможи уговаривает отца отомстить молодому правителю за свое унижение. Вельможа поднимает мятеж и свергает с трона молодого короля. Короля и королеву приговаривают к смерти, но оракул вещает, что приговор может утвердить только законный наследник. Права наследства переходят к их сыну. До его совершеннолетия правителем назначается верховный жрец. Он надеется впоследствии заставить наследника утвердить смертный приговор и только после казни открыть ему имена осужденных. Между тем несчастных короля и королеву заключают в тюрьму.

А теперь послушайте сцену, в которой король и королева узнают о своей судьбе, а верховный жрец и дочь вельможи торжествуют.

Когда Васарис кончил, взял слово Варненас:

— Разреши мне заметить, что ситуация несколько искусственная, но выражена очень сильно.

Композитор Айдужис, до сих пор не раскрывавший рта, уверенно сказал:

— Из этой драмы выйдет отличное оперное либретто, впрочем, к драме тоже понадобится музыкальное сопровождение.

— Браво! — воскликнул Кальнюс. — Айдужис вдохновился. Садись за пианино!

Индрулис шепотом спросил Ауксе, понравилась ли ей драма, но она уклонилась от ответа.

Воспользовавшись минутой молчания, Васарис продолжал:

— Между вторым и третьим действиями проходит двадцать, лет. Сын свергнутого короля стал красивым юношей, а верховный жрец — согбенным старцем. Но сердце его не смягчилось. Во дворце идут приготовления к коронации наследника. После нее королевичу впервые предстоит совершить суд над преступниками, среди которых находятся и его родители. Он этого не знает, — его еще в детстве уверили, что родители давно умерли. На коронацию прибывает и дочь вельможи, теперь уже пожилая женщина. Она ликует в ожидании ужасного приговора. Однако при виде молодого королевича она начинает колебаться. Наследник поразительно похож на своего отца, некогда любимого ею. В душе женщины борются противоречивые чувства. Ей жаль и короля и королевича. Напрасно ищет она в своем сердце злобу, — ее нет. Она пытается убедить верховного жреца сжалиться над несчастными и не омрачать жизни всеми любимого королевича. Но жрец тверд как скала, ибо суда и казни требуют законы и обычаи страны, иначе народу снова грозит гнев богов. Тогда дочь вельможи решается на рискованный шаг: она открывает наследнику, что его ожидает и кого он будет судить. Королевич изумлен, взволнован и подавлен. Женщина яркими красками описывает благородство, величие и храбрость его отца, красоту матери. Юноша решается было их спасти, но недаром его воспитал верховный жрец: он боится гнева богов, хочет остаться верным законам и обычаям. Сомнениями и колебаниями королевича кончается третий акт.

— Прочитай, — попросил Индрулис.

— Нет, довольно. Это длинная сцена и без контекста не будет понятна, а фабула и так, кажется, ясна.

Профессор Мяшкенас попросил слова.

— Мне не совсем ясно поведение дочери вельможи. Слишком неожиданно она отказалась от мщения и сменила гнев на милость.

— Ничего удивительного, — ответила госпожа Генулене, — при виде красавца-королевича вспомнила былую любовь и могла все забыть и простить.

— Наоборот, жажда мести должна была вспыхнуть в ней с удвоенной силой оттого, что она лишилась такого счастья.

— Извините, женщины способны не только мстить, но и прощать.

— Особенно, когда «звезда надежды угасает»[183].

Тут посыпались шутки, остроты, веселые замечания. Невольно все отвлеклись от трагедии Васариса, но хозяин поспешил восстановить тишину.

— Положение наследника поистине драматично. Ну, а скажи, как же он поступил? Осудил родителей или оправдал?

— Четвертое и последнее действие начинается коронацией наследника. Перед глазами зрителя проходит торжественный обряд, сопровождаемый музыкой и пением. Королевича сажают на трон. Он щедро награждает достойных — и в первую очередь вельможу и его дочь. Потом приводят преступников, должен начаться суд. Увы, здесь моя драма обрывается, потому что конец еще не написан. Я и сам колеблюсь вместе со своим королевичем.

— Какие тут могут быть колебания? — воскликнула артистка. — Конечно, он оправдает их.

— Современный человек так бы и поступил, — прибавил редактор, — потому что современный человек не любит всей этой метафизической путаницы, которая ведет свое происхождение от религии, от различных традиций и усердно оберегается клерикалами всех времен и всех народов. Впрочем, в этой драме изображаются времена языческих суеверий, так что и решение короля может быть совершенно противоположным. Поэтому здесь необходимо яснее очертить эпоху.

Уставившись на редактора, профессор Мяшкенас воскликнул:

— Современный человек, милостивый государь, не менее суеверен, только его суеверия во сто раз хуже, потому что объясняются не моралью, не верой в сверхъестественное, но его распущенностью, погоней за модой, беспринципностью et cetera. Не мешает напомнить и современному человеку с притупившимися чувствами о нравственном долге, о муках совести. Поэтому я приветствую драму Васариса, если она способствует укреплению принципов нравственности и чувства долга, в противном же случае пусть бы ее вовсе не было. Основная мысль мне пока еще неясна.

— Ксендз профессор, — миролюбиво обратился к нему редактор, — не станем затевать напрасных ссор не на тему. Я с вами согласен только в одном: мне тоже неясна основная мысль.

— Это потому, что мы слышали только план, а идея, конечно, станет ясна из текста, — сказал Кальнюс.

— Прошу слова, — неожиданно зазвенел голос Ауксе.

— Просим, просим! — раздалось отовсюду, и все повернулись к ней.

— Окончание драмы и мне неясно, — начала Ауксе, — но смысл ее мне понятен.

— Вот что значит женская интуиция, — заметил Индрулис.

— Пусть это будет интуиция. Мне кажется, что идея драмы такова: человек еще со времен древности стеснен в своей жизни многими предрассудками, которые часто мешают нам проявить себя, пользоваться своими способностями. Смысл этих предрассудков нам уже не всегда понятен, но они настолько укоренились в нас, что если мы пытаемся нарушить их, то нередко страдаем, а порою и гибнем. Жрица, например, давала обет безбрачия. Какой в нем смысл? Поэтический? Сентиментальный? Никому от него не было никакой пользы. Между тем, когда молодой король полюбил ее и женился на ней, то почувствовал, что жизнь его стала богаче и он сделал много добра себе и людям. И все же за то, что он убедил ее преступить обет безбрачия, они не только должны были погибнуть сами, но еще и навлекли проклятие на своего сына. Какой бы приговор ни вынес сын-судья, он все равно будет несчастлив: если осудит — от скорби, что погубил родителей, если оправдает — потеряет покой оттого, что он оскорбил богов. Вывод мне кажется ясен: следует искоренять из жизни принципы, которые, будучи сами по себе бесплодны, мешают нам отдать все свои способности на благо общества и, наконец, обрекают нас на бессмысленные муки.

Редактор зааплодировал:

— Браво, браво! И я того же мнения.

Но профессор Мяшкенас агрессивно насупил брови.

— Прошу прощения, но не соблаговолите ли вы ответить мне, какие принципы плодотворны и какие нет? Скажем, в древности обет целомудрия давали жрицы, а в наши дни ксендзы и монахини. Можно ли сказать, что этот обет бессмысленен? Где же критерий? Разве только материальная польза определяет плодотворность принципов? Вот, господа, основные вопросы.