Ахульго - Шапи Казиев

Жены Шамиля стали грустными, хотя и старались не подавать вида. Они уже выучились стрелять, и теперь в комнате у каждой стояло по ружью. Шамиль несколько раз отбирал у них оружие, но ружья появлялись снова. Жены и сами не были рады этой ненавистной утвари, но ружья их немного успокаивали, когда гора дрожала от артиллерийских залпов.

Старшие сыновья Шамиля были увлечены происходящим, пересказывали матерям последние новости и завидовал мюридам, которые целыми днями стояли у своих бойниц, высматривая противника. Но младший, Саид, по-прежнему смотрел на отца своими грустными глазенками, в которых Шамилю виделся укор.

– Почему он не улыбается? – спросил Шамиль жену.

– Улыбается, – вздохнула Джавгарат.

– Когда не стреляют.

– Скоро перестанут, – обещал Шамиль.

– Дай Аллах, – улыбнулась Джавгарат, украдкой утирая слезы.

– Не печалься. Аллах посылает людям испытания, так было всегда, – сказал Шамиль, положив руку на плечо жены.

– А Патимат, где она?

– Пошла за водой.

– Разве уже не слишком поздно? – спросил Шамиль с тревогой в голосе.

– Теперь днем за водой не ходят, – сказала Джавгарат.

– Но у нас есть запас в хранилище, – напомнил Шамиль.

– Люди стараются его беречь, – сказала Джавгарат.

– Кто знает, сколько все это продлится?

– Недолго, – сказал Шамиль, хотя уже не был в этом уверен.

– Патимат пошла одна?

– С сыновьями. И Султанбек пошел с ними, – ответила Джавгарат и вдруг задумалась, стал бы Шамиль так тревожиться, если бы за водой пошла не Патимат, а она.

– Это хорошо, – кивнул Шамиль, но тревога в его сердце все росла.

– И ты одна не ходи.

Граббе пытался туже затянуть петлю вокруг Ахульго, и у осажденных горцев возникали все новые проблемы. Главной заботой становилась вода, за которой приходилось спускаться в пропасть, к реке. И дело это становилось все более опасным, несмотря на то, что за водой отправлялись ночью.

Поев лепешек с сыром, Шамиль поднялся наверх. Из мечети слышался хор детских голосов, повторявших за учителем аяты Корана. В сумраке угадывались силуэты женщин, у которых за плечами поблескивали в лунном свете большие кувшины. На Старом Ахульго мерцало несколько огоньков. Сурхаева башня, резко очерченная на фоне огромной Луны, была похожа на часового. А горы напротив были усыпаны огнями костров отряда Граббе.

Шамиль вдруг услышал, как плачет его сын. Саид по-прежнему отказывался радоваться жизни, будто понимал, что она вовсе не так прекрасна, какой могла бы быть. Имаму казалось, что в плаче его сына есть и его вина. Но, чтобы создать новый мир, достойный человека – лучшего творения всевышнего, приходилось разрушать старый, в котором не было места истинной любви, настоящей свободе и подлинной справедливости. Многие считали, что Шамиль возжелал несбыточного, но имам готов был отдать жизнь за свою мечту. И в этом он был не одинок.

Глава 89

Саперы Граббе трудились ночи напролет, все ближе и ближе подкапываясь к Ахульго и Сурхаевой башне. Но дело продвигалось слишком медленно. Граббе неотступно терзало искушение объявить генеральный штурм. У него еще оставалась надежда, что горцы дрогнут и сдадутся, если навалиться на них всем отрядом. Но уточнявшаяся каждый день диспозиция упрямо свидетельствовала, что такой штурм грозит обернуться провалом и огромными потерями. И тогда впору будет думать не о победе, а о том, как спастись из-под Ахульго самому.

Если уж вести правильную осаду, следовало действовать осмотрительно, принимая все необходимые меры. А для начала устроить в Ашильтинских садах земляные печи для изготовления на месте хлеба и сухарей. Траскину было велено распорядиться насчет заготовки в Шуре новых партий продовольствия. Пусть свозят отовсюду, где имелись запасы. Да и по медицинской части предвиделась нехватка, прав полковой доктор, следовало озаботиться и на сей счет, не говоря уже о недостатке орудий для обстреливания Ахульго. Нужно выписать новые, с двойными комплектами зарядов, из резервных батарей. Да хотя бы от самого Головина, который должен был уже покончить с мятежниками на Самуре.

Беспокоили Граббе и сведения, доставляемые лазутчиками. Они клятвенно уверяли, что в разных местах собираются партии горцев, намеревающихся придти на помощь своему имаму. Вот и Ахбердилав, ближайший сообщник Шамиля, будто бы готовился оседлать Сагритлохский мост, в опасной близости от лагеря отряда. Этого Граббе допустить не мог. Туда была отправлена часть милиции Ахмед-хана Мехтулинского. Пусть послужит, раз уж пригрелся под крылом двуглавого орла. А отряду нужно было еще прочно обосноваться на новом месте, чтобы это был настоящий лагерь, с правильным расположением и управлением, а не цыганский табор, в котором никого вовремя не найти и не с кого спросить.

Тем временем войска устраивались как кому вздумается, придерживаясь лишь примерного плана. Офицеры старались придать своим палаткам видимость жилья. Посредине втыкался столб, на который вешались оружие и одежда. Земляные полы покрывались ветками деревьев, а затем рогожами и войлоками. Вход завешивался какой-нибудь скатертью или шторой, раскладные кровати покрывались бараньими шкурами, а сверху клались бурки вместо одеял. Несмотря на дневную жару, по ночам в горах было холодно.

Не утратившие аристократических наклонностей, офицеры позволяли себе некоторую изысканность, сооружая кровати из виноградных лоз и накрывая их коврами. Столы и табуреты сколачивались денщиками из срубленных в садах деревьев и вынутых из ашильтинских развалин досок. Затем появлялись самовар, припасы из походных тюков, несколько книжек, среди которых главенствовали Александр Марлинский и Вальтер Скотт, чубуки, табакерки, зеркальца и свечи, которые покоились на воткнутых в землю штыках.

В богатых ашильтинских садах не было недостатка в дровах, и на вертелах жарились целые бараньи туши, фаршированные душистыми горными травами.

Новоселье праздновалось с шампанским или ромом, смотря по возможностям. У кого уцелели рюмки – разливали в рюмки, но большей частью пользовались металлическими кружками, которые не боялись сотрясений, производимых осточертевшей всем артиллерией.

Горе было тому, кому выпадало идти ночным визитир-рундом – проверять исправность постов, караулов и секретов. Им приходилось лазать по кручам, не щадя ни рук, ни одежды, пугаясь каждого куста, рискуя оступиться и сорваться в речку, летящую где-то рядом водопадом в ущелье. И при всем том не иметь возможности даже раскурить трубку, опасаясь, что огонек подметит горский снайпер. И холодеть, ощущая на себе тяжелые взгляды двух исполинов, двух Ахульго, возвышающихся над мрачной пропастью.

А тем временем в лагере играет музыка, и песельники развлекают войска на все лады, получая от каждого батальона по заслуженной чарке водки.

Кто был поопытнее, прихватывал с собой в наряд фляжку с ромом или коньяком, чтобы вовремя согреться в ночном бдении. Те же, кто предпочитал ревностно исполнять служебные обязанности, часто потом оказывался простуженным и отправлялся в лазарет на излечение.

В эту лунную ночь в наряд отправился Милютин, за которым увязался и Васильчиков, давно уже чувствовавший желание проявить себя не только в штабе, но и в деле. Раз уж судьба привела его к Ахульго, то следовало оставить о себе память хотя бы в журнале военных действий. Он предполагал, что его и так наградят, если жив останется, но за дело и награда могла последовать другая, и рассказать потом будет что.

Они двинулись в путь, спотыкаясь в темноте о колья, к которым были привязаны солдатские палатки, и о самих солдат, которые спросонья ругали их последними словами.

Из темноты являлись то пирамиды из ружей, то горы седел, то горящие костры, вокруг которых грелись солдаты, покуривая свои трубки. Иногда проплывали фигуры, неизвестно куда и зачем идущие. То кричали неведомые птицы, которые казались офицерам горцами, перекликающимися особыми сигналами.

А дальше, уже на окраинах лагеря, вырастали как из-под земли караульные со своим «Стой! Кто идет?».

Помогая друг другу и тихо переговариваясь, Милютин с Васильчиковым обходили цепи.

– А все-таки любопытно, – задал Васильчиков волновавший его вопрос.

– Долго ли продержится Шамиль на своих утесах?

– Смотря по обстоятельствам, – ответил Милютин.

– Позиция у него отменная.

– Измором брать будем? – предположил Васильчиков.

– Как бы Шамиль нас самих измором не взял, – сказал Милютин.

– Он-то дома, как ни крути, а мы зависим от тылов, а тылы далеки.

– Значит, штурмом?

– При нашем положении штурм – дело ненадежное, – рассуждал Милютин.

– В военной науке и не припомню такого случая.

– А если «на ура»?

– Чудеса, говорят, случаются, но полагаться на них я бы не стал.

– Я к тому говорю, – объяснял Васильчиков, – что если мы тут застрянем, к Шамилю весь Дагестан сбежится…