Ахульго - Шапи Казиев

– Не сочтите за труд, господин полковник.

– Слушаюсь, – козырнул Пулло и вышел из палатки.

С Пулло отправился и Милютин, которому очень хотелось увидеть настоящего мюрида. Взяли они с собой и переводчика Биякая. Пулло и сам сносно говорил по-аварски, однако важность встречи требовала точности.

Мысль о том, что угроза блокады вынудила Шамиля сложить оружие, была столь же заманчива, сколь и невероятна. И командиры принялись горячо обсуждать, возможен ли такой счастливый исход дела.

– А что, господа? – воскликнул Траскин, мечтавший поскорее покинуть эти опасные места.

– Чего на войне не бывает!

– Другой при виде нашей армады давно бы сложил оружие, – сказал Галафеев.

– Да и Шамилю пора уже одуматься, – добавил Лабинцев.

– Чего зря кровь проливать?

– Он-то полагает, что не зря, – сомневался Галафеев.

– Фезе с Клюгенау чего только ему ни сулили, обещали кавказским императором сделать, а ведь не вышел Шамиль к царю.

– Не уговаривать надо было, а требовать! – сказал Граббе.

– Эти дикари понимают только силу.

– Да и требовали не раз, – сказал Лабинцев.

– Однако, господа, сколько с Шамилем не воюю, а все же он для меня загадка. Казалось бы, все, нет уж его, и мюриды все перебиты, и общества покорность изъявляют, ан нет, воскресает сильнее, чем был. Феномен, господа.

– Вздор! – потирал руки Граббе.

– Теперь уж попался, голубчик!

– И то верно, – кивал Галафеев.

– Не птицей же в небо улетит.

Парламентеры сошлись у подножья Сурхаевой башни, в долине речки Ашильтинки. Юнус явился с десятком мюридов. Пулло пришел с ротой солдат. Они молча смотрели друг на друга, желая убедиться в мирных намерениях. Затем Юнус крикнул:

– Письмо от Шамиля генералу!

Пока Пулло переговаривался с Юнусом через переводчика, Милютин во все глаза разглядывал горцев. Они не были похожи на загнанных в угол дикарей, как рисовалось ему прежде в воображении. Напротив, они были отлично одеты и имели дорогое оружие. Они больше походили на благородных рыцарей, гордых князей, соблаговоливших говорить с незваными пришельцами. Особенно Милютина поразил их предводитель, главный парламентер, стоявший под белым имамским знаменем. Он напоминал ему грациозную пантеру, у которой под красивой шкурой таились железные мускулы, дикую кошку, слегка расслабившуюся на жаре, но готовую в одно мгновение перепрыгнуть узкую речку и вонзить цепкие когти в свою добычу. Милютину стало немного не по себе, когда он сравнивал этих вольных детей гор со своими солдатами, храбрыми, но не приспособленными к горной войне.

Юнус тоже успел оценить противника. Пулло говорил резко, тоном начальника, но в нем не чувствовалось уверенности, когда он смотрел в глаза Юнусу. Он был одет в застегнутый до последней пуговицы мундир, который должен был только мешать ему на такой жаре и сковывать движения. А сопровождавший его поручик смотрел на мюридов удивленными глазами, которые у него и без того были слегка навыкате. Смотрел, как мальчишка на породистого коня, которого даже не мечтал заполучить. И каждого мюрида разглядывал с головы до ног, будто собирался пригласить к себе на службу. А мюриды отвечали ему взглядами, похожими на обнаженные кинжалы.

На своего земляка Биякая Юнус даже не взглянул. Да и зачем смотреть на то, что на свете не должно существовать? Противник, враг – это дело важное и понятное, но предатель? Сердце Юнуса отказывалось это принимать.

Наконец, мюрид передал письмо Милютину, храбро шагнувшему ему навстречу.

В штабе уже пили шампанское в предвкушении новых чинов и наград. Спорили насчет того, как следует поступить со значительными пленниками. А некоторые искренне сожалели, что не успели явить новые подвиги. Но тут вернулся Пулло.

Милютин с Биякаем перевели письмо, и Граббе велел Пулло прочесть его вслух. Полковник, не обращая внимания на встревоженный вид Милютина, принялся торжественно декламировать:

«От Шамиля, уповающего на Аллаха, к повелевающему многочисленными войсками генералу Граббе.

А затем, послушай, что я хочу сказать тебе. Я воевал против притеснителей и лицемеров, да очернит их Аллах, чтобы спасти от них наш народ и очистить веру. Я искренне просил их оставить народ в покое, но они не вняли моей просьбе. Они стали нападать на меня, а вы стали их помощниками. Тогда и я засучил рукава, собрал своих приверженцев и повелел им сделать то, о чем всем известно. Ибо долг мой – удержать злонамеренных отступников от нанесения ущерба нашей вере и шариату.

До сего дня я не переставал стремиться к миру и не причинял вам вреда, пока вы не захотели овладеть нами и не вышли с войной против нас с многочисленными войсками.

Знай же, что я хочу примирения с русским государем – правителем великой державы, без всякого сомнения. Еще не поздно остановить то, что может случиться. Если ты будешь благоразумен и уйдешь туда, откуда пришел, ты не увидишь от нас вреда. Если же ты желаешь сделаться причиной новых бедствий и быть проклятым Богом, то знай, что сабли наточены и руки готовы.

И мир тем, кто следует по пути господа».

– Что-с? – уставился Граббе на Пулло, будто это он написал столь возмутительное послание, а не почти поверженный Шамиль.

В штабе стало так тихо, что слышно было, как над хрустальными бокалами с вином суетятся пчелы.

– Может, не так перевели? – пытался смягчить ситуацию Пулло, грозно оглядываясь на побледневшего Биякая.

Но Граббе понял, что перевели верно. Да и как еще можно было перевести столь вызывающее письмо? Но Граббе был даже рад упрямству Шамиля. Не затем он загнал его на эти голые раскаленные скалы, чтобы заключать мир и уходить ни с чем. Нет, Граббе никому не позволит лишить его триумфа, который потрясет не только Дагестан, не только Петербург с его лицемерными вельможами, но и весь мир! Где еще достать такого противника, победа над которым сделала бы Граббе новым Ганнибалом? Нету! Вывелись! Мелочь одна мнит из себя Наполеонов! А этот горец стольких генералов оставил с носом! И ведь были не последние вояки. До Парижа дошли! Турок сокрушили! Персию заставили контрибуцию платить!

Граббе пребывал в такой ярости, что уже не знал, думает он все это или говорит.

– Прикажете штурмовать? – прервал тягостную паузу Галафеев.

– Рано, – отрезал Граббе.

– Сначала надобно подобраться поближе, тихой сапой, чтобы наверняка, железной хваткой, как бульдог!

– А насчет письма, ваше превосходительство? – напомнил Пулло.

– Будет ли ответ?

– Будет, – кивнул Граббе.

– Залпами!

Осадные работы развернулись с новой силой. Лопаты и топоры на время оттеснили ружья и шашки, саперы стали важнее солдат. Чтобы разработать дороги для артиллерии, снова приходилось взрывать скалы. Валы вокруг батарей за отсутствием земли возводили из плетней в два ряда, засыпая промежутки камнями. По одной батарее было установлено против Нового и Старого Ахульго. Еще две нацелились на Сурхаеву башню. Обстрел Ахульго усилился.

Часть Мехтулинской милиции спустились к Ашильте и расположились в садах. Сюда же перебрался и Аванес со своим фургоном. Он рассчитывал на горцев, которые давно не видели нового товара, а деньги у них водились. Как-никак, они были на службе. Но товары маркитанта горцев не заинтересовали. Они покупали разные мелочи, а тем временем присматривались к остальному, особенно к хорошему оружию, купленному маркитантом у солдат за бесценок, как трофеи. Аванесу показалось, что такой пристальный интерес таил в себе угрозу. От этих абреков можно было ожидать чего угодно, особенно если вдруг случится какая-нибудь заваруха.

Зато Лиза узнала важные новости, наполнившие ее предчувствием скорого счастья. Не смущаясь удивленными взглядами горцев, не понимавших, что может делать на войне матушка, как они называли всех русских женщин, Лиза сумела выспросить у хунзахских милиционеров о Михаиле. Нашлись те, кто его знал. Он успел прославиться постоянным несогласием с местным начальством, а горцы уважали смелых людей. Лиза поначалу испугалась, что с Михаилом снова произошло что-то нехорошее, но милиционеры ее успокоили. Оказалось, что Михаил командует волонтерами, с которыми не могло управиться самое строгое начальство, а потому ему все прощали. В Хунзахе надеясь скоро избавиться от разжалованного вольнодумца, который сумел снова выбиться в офицеры, хотя эполет еще не носил.

Эполеты были у Лизы. Она сберегла их у сердца, пронесла как тайное знамя через все ужасы этого похода. Они казались ей крыльями, которые унесут ее с милым мужем из кошмара войны в тишину и изобилие родового имения. Там они заживут мирно и счастливо, народят детей и будут рассказывать им страшные сказки про Кавказ.

Милиционеры уверяли, что Михаил вот-вот прибудет на Ахульго, соединившись по пути с транспортом из Шуры. И давали Лизе понять, как они завидуют Михаилу, у которого такая храбрая жена.