Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

за столько лет привыкла и раздевать, и обстирывать, и расчесывать моего мальчика. Всю жизнь это делала, и в последний раз тоже должна была. Как представлю, что эти напыщенные снобы из похоронного бюро тянут к нему свои грязные лапы...

– Им мы тоже пока не звонили, – вмешался доктор Креспи. – Сначала нужно оповестить сестер и Лауретту – эти явно захотят сами выбрать контору. Но твое слово первое.

– Какое счастье, что ты здесь, а не вернулась в Болонью.

«Да уж, какое счастье», – с горечью подумала Ада. Но Армеллина права: если бы она сейчас была далеко, если бы дядя Тан умер после ее отъезда (а до него оставалось каких-то три дня), она никогда бы ему не простила. Но он до последнего вздоха думал о племяннице, и Ада была ему за это благодарна.

Потом до нее вдруг дошло: «Он ведь знал! Он чувствовал! Или, точнее, понимал, что это вот-вот случится. Иначе к чему эти вчерашние стихи: "Но вот настал тот неизбежный час"? Знал, что через много лет ему пришло время воссоединиться с сестрой! Должно быть, сейчас они уже вместе с Клориндой: девочка-подросток и старик, которому давно перевалило за восемьдесят. Теперь он будет с ней, а не со мной. Дядя Тан, дядя Тан, как ты мог меня бросить? Что же мне теперь делать?»

– Иди оденься, Адита. Синьора Клементина уже позвонила Лауретте и вашим тёткам. Скоро в доме будет полно народу, – проворчала Армеллина.

2

Лауретта приехала через полчаса, идеально одетая и накрашенная. «Как она это делает?» – с завистью подумала Ада, у которой так сильно дрожали руки, что пришлось даже отказаться от туши.

– Джакомо скоро будет, ему нужно уладить кое-что в конторе, – извинилась кузина. – А детям лучше всего этого не видеть, пусть запомнят его живым.

Она немного всплакнула, грациозно поднося к глазам платочек, но нос всё-таки покраснел, а голос пару раз сорвался, что, впрочем, никак не сказалось на её обычном командном тоне.

– Зачем вы его обрядили? В похоронном бюро сделали бы это намного лучше. И к чему этот смокинг? Синий костюм подошёл бы лучше. А обувь? Цвет сойдёт, но шнурки слишком узкие.

Армеллина сделала вид, что не слышит. Она надела своё лучшее платье, чёрного шелка в мелкую белую крапинку, и уселась в кресло у изголовья кровати, как часовой, предоставив посетителей синьоре Креспи.

Вскоре прибыли и все остальные Бертран-Ферреллы, разношёрстное и разновозрастное сборище, – сначала Санча в сопровождении Дино, четверых детей с мужьями и жёнами и семи внуков, потом семья Консуэло, также в полном составе: муж Джироламо, Джулио Артузи, близнецы Мариза и Мирелла с мужьями и Гаддо-Андреа.

Ада слышала их голоса глухо, как в тумане.

– Умереть в восемьдесят пять во сне? Я бы с радостью! Где подписать?

– С другой стороны, после июньского приступа этого следовало ожидать.

– И курить он так и не бросил. Креспи должен был его заставить.

– Креспи говорит, вчера он ел кабанину и куропаток. Всегда был обжорой.

– Почему не позвали священника? Я понимаю, что его нашли уже мёртвым, но хотя бы благословение... И у кровати ни креста, ни свечей...

– Будем надеяться, дела он оставил в порядке – с этими экстравагантными стариками никогда не знаешь...

– Мой адвокат советует не принимать наследства, пока не прояснится с долгами. Это называется «вызов кредиторов».

– Как думаешь, во что вложены деньги: облигации или акции? Хотя этот мог даже хранить пачки банкнот в жестянках из-под печенья «Меллин», как профессор Бертино. Нужно будет проверить.

– Вечно находится «кто-то», о ком не думаешь, пока он не явится и не обчистит твои карманы. В этом доме всегда было слишком много посторонних.

Младшие внуки молчали, стесняясь так откровенно говорить о деньгах. Грация и две её дочери, Лукреция и Джиневра, плакали у двери на веранду. Войдя, они сразу бросились обнимать Аду – Санча и Консуэло ей только кивнули, да и то издали.

Две пожилые сестры никак не проявляли своего отношения к Армеллине, но эта регулярно вспыхивающая возмущением враждебность ощущалась всеми присутствующими: почему, спрашивается, экономка не вышла из спальни вместе остальными и не отправилась на кухню или, скажем, в холл (кому-то же нужно открывать посетителям дверь), а сидит себе у изголовья кровати, даже и не думая уступать им место? Они ведь, в конце концов, ближайшие родственницы покойного, дочери того же отца. А Лауретта? Почему Лауретта позволяет ей тут распоряжаться? Теперь, без поддержки Танкреди, прислуге быстро укажут её место. Насчёт Ады беспокоиться не стоит: блудная дочь скоро вернётся в Болонью, к любовнику, и, скорее всего, в Доноре никогда больше не появится. «Её доля наследства уже распродана бабушкой, нашей матерью, ей больше нечего требовать. Вон, взгляните, рыдает, точно срезанная лоза, – а ещё столько всего нужно сделать! Могла бы, по крайней мере, приглядеть за Барбарой, дочкой