Автобиография - Франко Дзеффирелли

Дарвин онемел.

— Да такое и предположить было невозможно, — расстроено бормотал он. — Надо немедленно делать операцию.

К счастью, совсем незадолго до этого наука открыла такие возможности хирургического вмешательства, которые никоим образом не влияли на половую жизнь, и я оказался одним из первых счастливчиков, опробовавших на себе новую технику.

После операции хирург показал мне удаленные ткани. Под увеличительным стеклом раковые клетки выглядели как россыпь мелких звездочек и напоминали галактику. То, что буря, возникшая в каком-то органе человеческого тела, может отозваться астрономическим явлением, наводило на «глобальные» мысли и вопросы, на которые нелегко найти ответ. Может быть, звезды и планеты не слишком отличаются от клеток человеческого тела? В совсем другом, в миллионы раз увеличенном масштабе их форма, структура и гармония те же, что и в нашем организме?

Дарвина очень заинтриговали обстоятельства, при которых я узнал о грозящей мне опасности, и он отвел меня к своему другу психиатру. Тот отнесся к моим вещим снам с тем же скептицизмом, что и сам Дарвин. Он объяснил, что я просто-напросто нахожу утешение в образе матери, когда ощущаю какую-то угрозу, и использую этот знакомый и родной образ в конкретной ситуации. Иными словами, не душа матери предупредила меня об опасности, но моя собственная тревога вызывала ее, когда я нуждался в утешении и поддержке. Этот анализ напомнил мне, как Христос объяснял чудеса, которые Ему приписывали: возможность совершать чудеса сокрыта в каждом из нас, и мы наделены силой, которая помогает эту возможность активизировать, а наша вера, дух действуют как проводники. «Не бойтесь, только веруйте и спасетесь»[108].

В конце года, в канун Рождества я увидел еще одно настоящее чудо. По телевидению показали, что в России с башен Московского Кремля сняли советские красные флаги, и ветер развевает над куполами кремлевских соборов древний бело-сине-красный триколор. Эти три цвета — цвета Непорочного Зачатия Девы Марии[109]: Пресвятая Дева одета в белое и голубое, а под пятой Ее поверженный красный дьявол. Я невольно вспомнил 1977 год, когда Папа Павел VI принял меня в Ватикане вскоре после выхода «Иисуса из Назарета». Он отметил нашу работу как новый шаг на пути укрепления веры при помощи последних технических достижений. В конце аудиенции он спросил, что может сделать для меня церковь.

Этот вопрос прозвучал для меня совершенно неожиданно.

— Мне бы хотелось показать фильм об Иисусе в России, — горячо воскликнул я.

Папа подумал немного и сказал:

— Это необязательно. Господь уже с ними, но однажды божественный образ Марии, цвета Ее Непорочного Зачатия явятся в небе над Россией и победят большевизм. А вы это увидите.

Когда в 1978 году Ватикан избрал Папу Иоанна Павла II, первого не итальянца за четыре века, я вспомнил слова Павла VI. Он знал, что путь церкви лежит на восток, и очень хотел, чтобы его преемник на папском престоле происходил из Восточной Европы. Неизбежный распад большевизма начался после ужасов Будапешта и Праги, которые показали полную беспочвенность надежд на будущее коммунизма и открыли глаза даже самым истовым его приверженцам. Польша в силу своего географического положения веками была полем сражений между Россией и Западом. Польские рабочие при поддержке католической церкви восстали против навязанного стране общественного устройства, а произошло это, как ни странно, в Гданьске, где началась Вторая мировая война.

После преступлений в Венгрии и Чехословакии советская система достигла пределов собственных возможностей. Польское движение надо было раздавить, но «чудовище» уже было смертельно больно, и ему оставалось только умереть. Польша указала путь, подняв непобедимое оружие — Крест Христов, который крепко держал в руках поляк — Папа Римский. Так рассеялся многолетний мираж коммунизма.

Как правило, все главные события истории сопровождались кровопролитиями, но в России коммунизм умер без единой капли крови — он растаял, как свеча на ветру. Цвета Непорочной Девы, реющие над куполами и башнями Московского Кремля, — одно из самых впечатляющих зрелищ, которые мне довелось увидеть.

В начале 1992 года я поставил «Богему» в Риме. У меня есть постановка оперы в «Ла Скала» и есть в Америке, в «Метрополитенопера»; они всегда включены в репертуар, потому что имеют успех у зрителя. Всякий раз, когда идет мой спектакль, я испытываю ликование, потому что одержал победу над незавидным уделом большинства постановок — плохих, хороших, никаких: они живут одно мгновение и сразу становятся воспоминаниями.

Однако у этой особой судьбы есть и своя отрицательная сторона: театры очень редко разрешают мне сделать что-то совершенно новое, реализовать идеи, возникшие за прошедшие с предыдущей постановки годы. Мне, например, много лет хочется переделать «Паяцев», которых я поставил в «Метрополитен-опера» в 1970 году и которыми никогда не был по-настоящему удовлетворен; этот спектакль уже превратился в старую выцветшую открытку.

Со временем у меня родилось другое прочтение оперы, «Метрополитен» же и слышать не хотел о смене постановки, которая по-прежнему собирала полный зал. Но замысел нового спектакля не выходил у меня из головы. Поэтому, когда в апреле ко мне пришел директор римского Оперного театра Джан Паоло Креши, старый друг и большой умница, и предложил поменять оформление «Паяцев», я сразу же согласился. А потом он заявил, что опера стоит в программе на начало мая! Это значило, что у меня всего четыре недели на подготовку и постановку — обычно на такой проект уходят месяцы, если не годы. Но я уже поднял перчатку, и мне ничего не оставалось, как застегнуть ремень безопасности и окунуться в работу в нечеловеческом ритме, хотя и при всеобщей поддержке.

С многих точек зрения эта постановка «Паяцев» — самая революционная из всего, что я когда-либо ставил. Обычно я не склонен изменять время действия, но в этом случае мне показалось справедливым перенести события «Паяцев» в наши дни. Леонкавалло построил свою оперу на реальном происшествии, о котором тогда писали все газеты. Опера вызвала повышенный интерес у публики еще и потому, что казалась хроникой последних событий. Со временем она утратила злободневность и стала зарисовкой эпохи, что автор вовсе не имел в виду. Я подумал, не может ли подобная история найти свое место в современном обществе, и понял, что это вообще единственная возможность донести ее до зрителя, показав живых, а не ходульных персонажей. Окраины южных городков, как тот, где произошел послуживший основой сюжета случай, по-прежнему бедны, по-прежнему суетой и шумом напоминают базар. И в таких бедных кварталах по-прежнему появляются актеры-бедолаги и показывают спектакли про извечные любовь, измену и смерть, которые распаляют воображение и чувства простых людей.