Автобиография - Франко Дзеффирелли

Во время битвы, а точнее драки, с Сиеной я снимал документальный фильм о Тоскане по заказу правительства области. Из принципиальных соображений я заявил, что ноги моей в Сиене не будет. Естественно, что фильм о Тоскане, где не было бы одного из самых славных и красивых городов, мог показаться очень странным и вызвать нездоровое любопытство. Поэтому администрация города была уверена, что я все равно окажусь у них, и поджидала меня «у входа». Но их постигло разочарование: я нанял вертолет и снял чудесные церкви, башни и колокольни Сиены, так и не ступив ногой на ее мостовые.

Хоть я и признаю талмудическую мудрость совета Денниса ван Таля, мне никогда не удавалось ему следовать. Не то чтобы я ищу приключений во что бы то ни стало, просто не умею пройти мимо того, что мне кажется неправильным. Я только и делаю что даю интервью, собственноручно пишу статьи в газеты и выступаю по телевидению, защищая свою точку зрения, и, конечно, часто оказываюсь в бурном море. Меня, например, сильно раздражает нетерпимость ислама, которую мне пришлось испытать на собственной шкуре, когда я представлял документальный фильм о Тоскане в столице Саудовской Аравии Эр-Рияде. Фильм собирались показать на арабских телеканалах для привлечения туристов в Тоскану. Когда его представили разным арабским чиновникам, они хором заявили, что фильм прекрасен. Но… необходимо вырезать из него «Давида» Микеланджело и «Венеру» Боттичелли!

— Мы не можем показывать народу такие откровенные картины, — сказал мне один высокопоставленный чиновник.

— Значит, вы не покажете ему ничего, — заявил я. — Мне все равно, приедете вы во Флоренцию или нет. Но если приедете, вам придется принять и уважать нашу культуру, как делают все цивилизованные люди.

Я очень скоро понял, что это только крохотная часть гигантской и очень серьезной проблемы. Я жил в посольстве Италии на правах гостя посла и его супруги. Дело было в субботу, и я спросил, можно ли в воскресенье утром пойти на мессу. Супруга посла бросила быстрый взгляд на арабскую прислугу, сделала мне почти незаметный жест, взяла за руку и повела в сад. Она уже собралась было что-то сказать, но тут ей показалось, что кто-то прячется в кустах. Тогда она предложила прокатиться на машине и, остановившись возле тихой аллеи, пригласила меня пройтись.

— В этой стране говорить о мессе нельзя, — сказала она. — Мы ходим на мессу каждое воскресенье в одиннадцать, ее служат в потайной комнате посольства. Один из наших секретарей на самом деле священник. Но это секрет, помните.

Я онемел. В Риме, как и в других городах мира, мы разрешили мусульманам построить мечети и свободно исповедовать свою веру, а в их странах христианам запрещено иметь свою церковь! В Саудовской Аравии не только церковь вне закона, но и крестное знамение — кощунственный знак, и не мусульманин не может быть погребен на освященной земле! В этой стране работает много католиков, в частности, с Филиппин, и бедные семьи не могут даже отправить домой прах родных для погребения. Более того, иногда христианам приходится отрекаться от веры, чтобы найти работу.

Я всегда испытывал к мусульманам братские чувства, прекрасно работал с ними в их странах, я храню самые теплые воспоминания о любимых мною Марокко и Тунисе. Поэтому отношение саудовских арабов особенно задело меня. Вернувшись в Рим, я даже написал докладную и подал ее в сенат.

Королева Иордании позвонила мне, узнав о случае с документальным фильмом. Немного смущенно она объяснила, что правила на арабском телевидении отличаются от наших, но что она лично готова взять на себя организацию просмотра полной версии для высококультурного круга королевских приближенных.

— Это подготовленная публика, — сказала она. — Они смогут понять.

Увы, ей пришлось признать, что пропасть между исламской и западной культурой в настоящий момент огромна.

Во время этих треволнений я не забывал и о работе. У меня в голове вертелось много проектов, а в конце 1991 года я поехал в Америку на встречу с Эндрю Ллойдом Уэббером, который хотел поручить мне постановку его мюзикла «Сансет-бульвар», который интересовал меня, пока я не услышал музыку — бедную и пустую. Этим все и кончилось.

В Лос-Анджелесе многие друзья рассказывали мне, что «откладывают на черный день» собственную кровь на случай, если срочно придется оперироваться. Несмотря на жесткий контроль, было уже несколько случаев переливания крови, зараженной СПИДом, и «откладывать» кровь стало модно. Так что я тоже решил «положить в кубышку» немного крови.

У меня не было никаких оснований предполагать, что эта кровь может мне скоро пригодиться. Я всегда внимательно относился к своему здоровью и замечал любую мелочь. За годы жизни я научился задавать вопросы организму и наладил с ним отличный диалог, а за работой внутренних органов слежу, как начальник производства за рабочими, и помогаю им, когда они устают или не в форме. Поэтому как только я заметил, что у меня что-то не так в нижней части живота, то сразу обратился к своему лос-анджелесскому врачу Арнольду Дарвину. Никаких симптомов или болей у меня не было, только инстинктивный сигнал тревоги. Дарвин внимательно обследовал меня, но не нашел ничего особенного.

Как-то ночью мне приснилась мама, какой я запомнил ее с детства. Я был на кухне и смотрел на плиту.

— Не слушай их, они ничего не понимают, — сказала мама, тыкая в меня деревянным половником. — Что-то я беспокоюсь. Проверься-ка еще разок.

Разумеется, сон очень меня встревожил. На следующий день я позвонил Дарвину и сказал, что хочу провериться еще раз. Снова все оказалось в полном порядке. Но прошло еще несколько ночей, и мама опять приснилась мне.

— Почему ты не обращаешь внимания на мои слова? — спросила она, нервничая. — Тут кругом одни дураки, нечего им верить. Послушай меня, у тебя там что-то нехорошее.

Я снова позвонил Дарвину, правда, с некоторым смущением, потому что боялся, что он пошлет меня ко всем чертям. Он отличный врач, но когда я рассказал ему о сне и попросил осмотреть меня еще раз, бросил трубку. Я же продолжал нервничать из-за снов и звонить ему, пока он не отправил меня к урологу, который обнаружил у меня начальное раковое образование в предстательной железе.

Дарвин онемел.

— Да такое и предположить было невозможно, — расстроено бормотал он. — Надо немедленно делать операцию.

К счастью, совсем незадолго до этого наука открыла такие возможности хирургического вмешательства, которые никоим образом не влияли на половую жизнь, и я оказался одним из первых счастливчиков, опробовавших на себе новую технику.