Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

15_____

Утром пришел Павлик. Брал ванну. Телефонировала Ел<ена> Ник<олаевна>, что Блех хочет попасть в «Круж<ок> мол<одых>», чтобы меня слышать. Предложил прийти к ней — вот неожиданное возобновление знакомства. Чудный день. Сижу дома. Писем нет. Денег тоже. В сумерках пошли к Тамамшевым, была дома одна мамаша, потом приехали из бани барышни и Евг<ения> Егор<овна>. Болтали, обедали. У «современников» было скучно, хотя Медем и отлично играл «Ариану». Нувель из «Café Centr<al>» видел моего студента, проходившего уже с господином. На Невском встретили Година с Андрусоном и Билибина. Вернулся рано и рано же лег спать, ни о чем особенно не думая. Удастся мне, выйдет ли?

16_____

Сидел целый день дома. Вечером зашли к Ремизовым, т. к. Бердяевы перенесли обед с воскресенья на субботу, сказать, что я не свободен{650}. Из «Руно» «2<-х> пастухов» мне вернули. У Ремизовых рассказывали, как вчера Пти <Балков?> чествовали ужином и были Ивановы, Бердяев, Венгеровы, разумеется, и т. п. Было уютно, но Ремизов все-таки страшный интриган. Зашел к Ивановым, он собир<ался> уходить, но звал меня раздеться. У Званцевой беседовал с 2-мя девами, скучновато, но мило; будет меня писать. Поднявшись наверх, нашел уже 2<-х> Герцык и Троцкого. Читали стихи, Л<идия> Дм<итриевна> «Красного паучка»{651}, Троцкий свой рассказ, стихи Бальмонта; меня одели в дурацкий восточный костюм, и было пренеудобно валяться на тюфяках. Диотима на прощанье при всех меня поцеловала. Был почти рассвет, когда мы возвращались, я проводил Троцкого; все более убеждаюсь, que c’est une tante crachée[237]. Он на днях уезжает в Париж. Был чудный вид у тихих спящих домов, уже при гасящихся фонарях, освещенных вместе и полной луной, и уже начинающейся зарей. Теплый ветер, пустота, вдали силуэт Смольного; манило долго ходить, мечтать, строить планы с кем-нибудь под руку, но я только дошел до дому, будучи один и довольно безнадежен.

17_____

Пошел к Чичериным. Завтракали, болтали по-старому; читал дневник, будто не шокировались. Заехал купить вина и закусок. У дома меня ждал уже Павлик. Поднявшись, нашел корректуры из «Весов»: «Любовь этого лета» с Сереж<иным> рассказ<ом> и рисунками Судейкина будет в 3<-м> №. Брюсов просит написать о театре Коммиссарж<евской>, и скоро{652}. Письмо от Valentin. Поехали в ломбард выкупить осеннее и заложить зимнее пальто, это страшно длинная процедура. Вчера Павлик видел моего студента с той же девицей. Поехали обедать в «Вену» и в парикмахерскую, где Павлик так приставал к мальчику, что тот спрятался за занавеску. Там видел друга Трубникова, сказавшего мне, что «Голубая роза» будто уже открылась и С. Маковский поехал даже туда{653}. Дома были Леман, Тамамшев, Сиверс, потом пришли Ступинский и Нувель, Наумов еще вчера написал, что не будет, Бакст нездоров, остальных не звал. Хотевший приехать Дягилев был занят. Было довольно скучно, хотя Нувель, несмотря на свою разочарованность, очень смешил. Я пошел проводить гостей и провел В<альтера> Ф<едоровича> до Казанского моста. Что-то будет вообще? Я бы хотел быть известным, чтоб это помогало мне в любви.

18_____

Тепло и свет пьянят меня несказанно. Блестящее небо, стекла больших домов, народ, езда, теплый ветер приводят мне на память Вену, Италию, Рим, незнакомый большой и привольный город туристов. Пришел Павлик, одевшись, пошли гулять по Невскому, Морской, набережной, но ни того студента, ни Юсина, ни Шурочки не было; видел Бецкого, Пяста и т. п. Обедали в 7 ч. в «Вене», где был Нурок и Коль. Заехал за Нувелем, и вместе отправились к Дягилеву; от воздуха и езды я чуть не засыпал. У Дягилева сидели вчетвером и пили чай, болтая. Когда мы уходили, туда пришел закутанный Бакст, но мы не вернулись, поехав к Сологубу. Там было довольно много народу, читали стихи Сологуб, Блок, Потемкин, я{654}. Сомов был очень мил, хочет хлопотать об «Евдокии» в «Шиповнике». Тогда нельзя уже будет давать ее в «Оры». Блок вдруг объявил, что со мной трудно говорить; были там 2 студента, Ге и Моисеев. Гофман поссорился с Вяч<еславом> Ив<ановичем> из-за ремизовских «Страстей»{655}. Наумов был сегодня у них, собираясь вместе ехать на религиозно-философ<ское> собрание{656}. Нувель выпросил у Сомова на пятницу билет. Что-то выйдет? А что же я, мой студент сделается опять надолго невидимым. Возвращались с Потемкиным и Гофманом.

19_____

Ездил на почту, в типографию, к Блех. Она была одна, хотя и ждала Ел<ену> Ник<олаевну>, от которой пришло только письмо. Меня трогали ее восторги, ее скрытое служение пропаганде новой поэзии. Тенденцию «Крыльев» все-таки еще не переварила. На Морской, на Невском никого не было. После вечер был у Званцевой, она рисовала меня; торопился, ожидая Потемкина, который не пришел; вероятно, вечер состоялся{657}. Прислали корректуры, правил их, мирно беседуя с сестрой, луна была огромна. Быть одному! От Лемана странное и нежное письмо, будто давнишнее что-то{658}. Денег не прислали.

20_____

Я редко бываю так уныло и грустно настроен, как сегодня: денег нет, любви тоже, мои писанья все меньше нравятся даже друзьям, хотя я вижу, что они лучше написаны, тоньше, радикальнее, классичнее; какая-то усталость к концу сезона. Был в типографии, у Нувель, гулял, ничего не выгулял. Ничего не писал, пришел Павлик в той же мизерии. А еще когда все разъедутся, что будет! У Ивановых были Сомов, Бердяев, Троцкий и Блок. Сидел англичанин, очень достойный и пасторский. Играли, болтали, читали послание Юраши; стихи очень хорошие Блока. Мне было скучно, но потом, когда мы уже вышли на улицу и я провожал Сомова и Тр<оцкого>, я развеселился, мы напевали Massenet и «Fille de M-me Angot», и я вспоминал прошлую весну, Коровиных, нашу компанию. Дома письмо от Людмилы, зовет в четверг. Когда же, где же я его увижу, узнаю, буду известен и интересен так, чтобы хотя этим влиять на отношения? Отчего сегодня свет померк, я усталый и обиженный, угнетенный? Я читаю новеллы Giovanni Fiorentino, и жизнь любви и трепет меня увлекает, но какая-то тяжесть меня давит, и неделя представляется какой-то скучной. Где же, когда же я его увижу?

21_____

Сижу дома, дождь, грязь, серо. Денег не шлют. Играл Rameau; когда же я его увижу? «Nous nous reverrons nous dans cette vie? folie»[238], как поется в «Гибели Фауста»{659}. Как-то вся жизнь померкла, и теперь еще все будут разъезжаться. Вечером пришли Леман и Эбштейн. Борис Ал<ексеевич>, кроме того, прислал мне письмо самого восторженного и нежного свойства{660}. Повезло мне, нечего сказать: то Троцкий, то Леман. Смотрели книги, играли, читали. Когда же я его увижу? Боже, Боже, когда опять будет солнце, пришлют деньги, выйдут книги, опять выступлю на свет божий?!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});