Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

25_____

Днем сидел дома. Тотчас почти после обеда зашел к Иванову. Там была трагедия из-за того, что В<ячеслав> Ив<анович> [вчера] должен был писать и кончать статью в «Факелы». Вчера Волошин читал свой реферат; были Венгерова, Вилькина, Бердяев, Гофман, Пяст, Мосолов, Сюннерберг. Портреты стояли выставленными. Посидев немного, зашел к Званцевой и Ремизовым, не бывшим дома. У Сологуба были художники, Нувель, Людмила, Город<ецкий>, Веригина, Тэффи и раз<ные> др<угие> народы{622}. Потемкина не было, верно, уехал. Старался быть ласковым. Возвращался с Бакстом. Очень томлюсь <от> невлюбленности, хотя волны вновь идущей культурности помогают мне жить в холодной прохладе.

26_____

Написал романс на слова Вилькиной{623}. Писем нет, не знаю, что и думать. Пошел на Английскую{624}; были милы; повесть, кажется, не понравилась; обида на Сережу. Поехали на «современников»{625}; с Эдинькой ничего не устроилось, т. к. он занят в театре. Я назвался к Дягилеву, сидевшему рядом со мной и говорившему, что слышал о моих успехах и моих позорах. Домой возвращался с Бердяевым, Гофманом и Мосоловым. Пелись мои вещи Сандуленкой, конечно, плохо. Гофман рассказывал о Наумове, которому на днях написал стихи. Была куча знакомых. Письмо анонимное Сереже с адресом: «В. А. Мошковой для передачи»; он начал читать при мне: «Простите, что совсем постороннее лицо пишет Вам свои мысли…», дальше читал тихо — длинное. В «Понедельнике» Пильский начинает свой фельетон: «В милом обществе я слушал целый вечер милые „Куранты Любви" Кузмина»{626}. Что-то будет завтра в Москве, Волошина, пожалуй, в клочки разорвут от его реферата. Потемкин стал известен, почему на него стал нападать Гофман, я очень рад за Петра Петровича. Волошин свой реферат хочет читать на «Вечере искусства». Уж это очень крепкая марка. Вот, я думаю, будет скандал-то!{627}

27_____

Днем неожиданно явился какой-то тип в берете, зеленой бархатной рубахе под пиджаком без жилета, с ярко-рыжими кудрями, очевидно, крашеный. Оказывается, натурщик Валентин, где-то читавший «Крылья», разузнавший мой адрес и явившийся, неведомо зачем, как к «русскому Уайльду». Большей пошлости и аффектации всего разговора и манер я не видывал. Он предлагал мне свои записки как матерьял. М<ожет> б<ыть>, это и интересно. Но он так сюсюкал, падал в обморок, хвастался минут 40, обещая еще зайти, что привел меня в самый черный ужас. Вот тип. Оказывается, знает и про «Балаганчик», и про Сережу, которого он считал братом, и т. п. Брал ванну; после обеда Павлик, не очень надоедал, бледный, похудевший; все-таки это<т> тип <может?> меня волновать; условились завтра гулять. Письмо от Ликиардопуло; был болен, обложка «Крыльев» готова, только типографии бастуют. Пошли к Ивановым, среды не будет, скучны; зашли к Ремизовым. А<лексей> М<ихайлович> был один, предлагал Сереже писать в киевском журнале, в «Книге»{628} и т. д. Мне же ничего не предлагал, думая, что я не захочу и что мне не идет везде печататься. Отчего бы это? Написал на книге, напирая на мою музыку. Вертит хвостом он что-то, пальца в рот ему не клади. Получил он приглашение на вечер в Москву, на 24<-е>, меня не приглашали что-то, вообще, меня никуда не зовут, уверяя, что мне это не идет. Вот забота о том, что мне идет. Дома писал главу, играл arie antiche[232], будто сижу дома недель шесть, тоска смертная. Даже не о ком мечтать. Вот беда! Повесть делается живее и интереснее, сжатее. Завтра буду бодрее, ожидая денег из «Весов», завтра пройду погулять днем, зайду в типографию, к тете; в четверг у Сомова, но ах, как пусто в сердце без любимых!

28_____

Сегодня день визитов, были люди, которых я, впрочем, не видал: Мейерхольд, Валентин, Сомов, Леман, Тамамшев, у Сережи Лазаревский, тетя. В типографии задержка за бумагой. Был у Нувель, но не застал его дома. Поехал на «Жизнь человека»{629}. Видел, кроме актеров, Гржебина, Косоротова, Милиоти. Некоторые сцены поставлены очень удачно, напр<имер>, бал у человека. Болтал с <Горневой?>. Дневник Валентина — что-то невероятное, манерность, вроде мечты о жизни бульварного романа, слог — все необыкновенно комично, но есть неожиданные разоблачения и сплетни. Вернулся рано и, ничего не делая, лег спать.

Март

1_____

Ходили с тетей и Варей в сберегательную кассу. Ждать пришлось целый день, Алексееву часть не выдали. Заходил стричься. Читаю дневник Валентина: это забавно. Мейерхольд приехал с Прониным, вероятно, для большей мне приятности. Пастораль, кажется, не очень понравилась, все хотят устроить «Куранты». У Сомова сначала были родственники, потом Аргутинский и Нувель. Сомов пел, болтали, как прежде. «Figaro» и теперь меня волнует, и не только воспоминанием. Гофман, кажется, влюблен в Наумова, завтра собираемся в манеж, в субботу ужин с Эдинькой.

2_____

Утром писал немного. Наши все разъехались, рано пообедал и пошел к Баксту; был дома, ругал Аргутинского, звал завтра на бал, хотел прийти в манеж; вздумал пройти к Ивановым на Шпалерную, там всё по-старому; киснут, стареют, благодарны. В манеже было мало интересного, меня заинтересовал один реалист, Нувеля — гимназист, похожий на Сережу, но лучше; пришел Бакст, потащил вон; прошли по Невскому: в «Café de P<aris>»{630}, в «Qui-sisan’e» — ничего; Бакст ушел, мы все-таки попали в «Вену», где с нами сидели сначала Черепнин, потом Аничков и Цензор. Без меня были Павлик и Троцкий. Зять приехал. Читаю дневник Валентина. Забавно.

3_____

Писал. Ходили в Таврический смотреть на катающихся пажей. После обеда зашел к Ивановым. Волошин вернулся еще вчера, портреты Рябушинский вернул, как не понравившиеся. Реферат прошел со скандалом. В Москве есть оргийное общество с желтыми цветами, оргии по пятницам, участвуют Гриф и К°. Я думаю, они просто пьянствуют по трактирам — вот и все{631}. Сабашникова рисует Диотиму почти голой, в ½ раза больше натуры{632}. Был Бердяев и Ремизов. В театре видел всех, кроме Сапунова, говорили о будущем репертуаре, был Сомов и Нувель, уговорили Эдиньку ехать; он говорит, что наш разговор вроде разговора 2-х офицеров: «Помнишь, как мы танцовщиц из-за кулис выманивали?» Но поехал к Альберту{633} в кабинет. Ели ризотто и пили chianti, вели полуприличные разговоры, Эдинька совсем неграмотный и довольно глупый, но мне нравится. Сомов был кислый, absorbé, хотел спать, мы уехали раньше. Я лег спать. Что-то меня гнетет: всё более и более накопляющиеся, которые меня бранят, долгое отсутствие влюбленности, безденежье, — не знаю что. Мои неприятели еще: Аничков, Милиоти Николай, Трояновский — вот. Буду вести счет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});