Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

же по праздникам гопку (hopska) свою охочи плясать, да нехорошо больно, не весело: словно в ступку толкут, от одного места далеко не отходят, ровно боятся, чтоб не занял их кто. Не весело, не по-нашему!

Финмана в городах ихних попадаются — дрянь народ. Одни по бочке водки в день выпивают — зельное пьянство! На ногах носят упаки с сеном. Народ мелкий, гнилой. Листовой табак жуют; за пазухой всегда водку держат; говорят по-норвежски, богаты оленями, промыслами никакими не занимаются. Спят на березовых вениках. Любят дарить и отдариваться — вот только и есть в них хорошего!..

— А народ эти норвеги, — рассказывали третьи, — народ обстоятельный, любят на аккурат да на честность всякое дело. Вот пришел ты к нему и сказываешь ему по-ихнему:

— Куфман! Кюфт, мол, планка! Купи доски, али бо: кюфт фишка — рыбу тоись. Надо ему — он тебе сейчас ответа дает.

О есть кюфт — надо, мол. А то: кайниге кюфт; али бо: икикюфт — ступай-де к другому, не надо. Ну, да ладно, постой! Надо норвегу товар твой, покупать хочет, «о есть кюфт» сказал, то сейчас замолчит немного и опять спросит: «Ват прейс?» Цена-де какая? Тут хочешь деньги, на деньги сказывай. Больше же, правда, на мену идет: «ват вара фор юр» — товар на товар по-нашему: фишку берем — треску, значит, сальт — соль, торфиш — сухую треску, рофишь — сырую, сальтфиш — соленую, искинвари — меха берем, решнинвари — лисиц покупаем. Сторгуемся — норвег сейчас русси принципал — хозяин, значит, и рушманов — работников по-нашему, сейчас в свой крам ведет — в лавку. В лавке он этой всякое угощение хорошее дает ромом, винами, литерой. Тут уж не стоит за доброе свое; худо, коли ты стрекача дашь. Норвег на святое слово твое верит, ему и задатку не надо. А коли уговорился ты с ним да стал около другого куфмана ладиться взять барыша побольше — держись: сейчас засудят. Прежде головы рубили, теперь перестали и не вешают. Прежде ты с ним на ином каком языке не говори, опричь ихнего: изловчайся, как сможешь. Нонче и они стали простираться на наш язык; иные так и больно же бойко сыплют — выучились. Прежде, слышь, из дому к ним едешь и окликают они тебя по-своему: «Куры фра?» — куда-де идешь? Гамерфеш, мол, Тромсеп, Васен, да с тем и мимо. А ноне и шельму пошлют и другое какое ни есть слово совсем наше и совсем по-нашему. Верно, так!..

К этим сведениям о норвежской торговле можно присоединить еще то, что самым выгодным продуктом для этой торговли в безлесной Норвегии служат доски. За брусочки, стоящие в казне в Онеге по 11/2 коп. штука, т. е. 11/2 руб. сер. сотня, норвежские купцы давали рублей 20 сер. (конечно, товаром больше); за фут доски — 3 шкилина, так что за доску, стоящую в Онеге 10 коп. сер., получали около 2 руб. асе. и всего 1 руб. 60 коп. асе. чистого барыша, за очисткой переправочных расходов. Также хорошо идет в продаже щипаная пакля, на приготовление которой поморы употребляют досужее, свободное время самих переездов в Норвегию[42].

Все закупленное или выменянное таким образом в Норвегии торговцы-поморы обыкновенно продают по пути в становищах Мурманского берега, преимущественно же вина и соль. Этими обстоятельствами особенно пользуются хозяева покрутов. Они, обирая по пути первую рыбу, везут и продают ее в Норвегии, здесь закупают соль и вино. Соль пускают в оборот на собственное дело осола поздней рыбы; вином забирают в кабалу своих покрутчиков на следующие годы. Фарфоровую посуду везут для похвальбы и чванства в деревню, за стеклами в шкапиках.

Между злоупотреблениями, зависящими прямо от тех же поморов, торгующих с Норвегией, сами промышленники ставят шалости, тех из своей братии, для которых честность не всегда дорогая, первая и главная доблесть торговца. Рассказывают три не особенно похвальных случая. Одни поморы, продавая доски англичанину в Гаммерфесте (который-де кстати умел еще недурно говорить по-русски), к своим доскам для пущего счета приложили украденные у того же хозяина его доски, да еще попросили денег и угощения! Двое других поморов у этого же англичанина украли пустой анкерок и продали ему за свой собственный; украли в другой раз и во второй раз сбыли с рук благополучно; на третий попались: хозяин узнал свой анкерок, отдал им деньги и в третий раз и с простосердечным приветом: «Спасибо, хоть мою же штуку, да мне же продают!» Зато другой помор поплатился 400 руб. асе. за то, что пьяный велел рабочим своим валить балласт прямо с судна в порт. Вдобавок к денежному штрафу, виновного продержали еще целые сутки под арестом. Одному норвежцу захотелось попробовать хваленого русского кваса. Для этой цели он обратился к первым попавшимся русским промышленникам. Те выговорили себе два пуда муки, потом припросили один пуд после. Из этих трех пудов, истративши всего, может быть, не больше десяти фунтов, они сварили два анкерка квасу, который еще вдобавок, по всему вероятию, и не понравился норвежцу. Поморы, как известно, в домашнем хозяйстве живут за женами и все-таки пьют отвратительный квас, да и тот весьма редко.

Торговлей с Норвегией, помимо дальних мурманских и новоземельских промыслов, занимаются кроме кемлян и все другие поморы Поморского берега Белого моря, каковы жители селений Шуи, Сороки, Сумы и некоторых других.

* * *

На том же карбасе, тем же путем прибрежного плавания (7 верст рекой Кемью и 30 — открытым морем) достиг я до первого за Кемью селения Поморского берега — Шуи. Не много интересного и своеобразного представляет и это село, правда, значительно людное, с лучшими, более красивыми строениями, чем все те, которые виделись на берегах Карельском и Терском. В Шуе встречается уже не один на все селение, но несколько богачей-монополистов, имеющих, как сказывали, может быть, только наполовину меньшие капиталы против кемских богачей. Легче ли от этого трудовым рабочим и недостаточным шуянам — решить не трудно, тем более, что и богачи села Шуи, по всем наглазным приметам, положительно ни в чем не разнятся от всех других достаточных мужиков Поморья. То же стремление к роскоши, проявляющееся в фарфоровых чашках, чайниках, несметном множестве картин по стенам, в нескольких стенных часах, разного рода и вида с кукушками и без кукушек. Какая-то крепкая самоуверенность в личных достоинствах и развязность в движениях, хотя в то же время и