Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

громкий смех: это, наверное, заставляют неудачных ловцов в шутку целовать «гурей» — столб, сложенный из диких камней один на другой для обозначения того места, где промышляли (таких много встречается по всем беломорским побережьям).

В большей части случаев и в другие времена, как здесь, в Сороке, так и во всех других местах улова этой рыбы, употребляются в дело самые простые снаряды. Ловят неводами, ловят и мережками, теми же самыми мережками, о которых я уже имел случай говорить прежде при описании ловли семги. В обыкновенном сороцком неводе для сельди длина обоих крыльев (боков) от 10 до 20 саженей, ширина 21/2 сажени, глубина матицы, или нижнего мешка, от 31/2 до 41/2 саженей.

С неводом этим обыкновенно ездят следующим образом, как в Сороке, так точно и в Шижне, и в Сухом Наволоке, и на Выгострове, и повыше деревни Сороки по р. Выг. Едут два карбаса, нередко лодки с шестью человеками (по три на каждой), для обоих карбасов один большой невод. К неводу с обоих концов привязывается, саженей в 50 длиной, довольно гибкая веревка из вицы в мизинец толщиной и называемая ужище; к нему привязываются верхняя и нижняя тетивы (веревки) сети. Невод держится на дне нижним концом своим при помощи камней, зашитых в бересту и называемых кибасами; на поверхности воды невод держится плутивами — деревянными тоненькими дощечками с дырочкой. Глубина невода, «хобот», высотой бывает от 3 до 5 саженей, длиной от 90 до 100 саженей. Он плетется из толстых ниток, потому что он часто служит и для семги. На Соловецких островах для сельдей плетутся особые сети из тоненьких ниток, приносимых обыкновенно в монастырь богомолками. Невод из таких ниток ставится у берега на прикрепах, а иногда выбрасывается и наездом с карбасов, как и везде по Поморью. Если же глубина моря будет значительнее и между сетью и поверхностью воды останется пространство, то обыкновенно торчают в этих местах веслами, пугают рыбу. Стоящий на носу шестом нащупывает скопившееся в одном месте руно сельдей, а иногда обходится и без этого, догадываясь о присутствии руна по особенному резкому шуму, производимому рыбами в воде.

Наплывши таким образом на стадо, распускают невод и оба карбаса, разъехавшись в разные стороны, растягивают таким образом сеть. Один карбас берет за ужище или шоранец невода. Когда невод распустится окончательно, остальные свободные руки бьют по воде палкой, чтобы загнать рыбу в невод, иначе она все время будет стоять, т. е. тянуться по направлению, принятому передними рядами. Процесс этот совершается возможно скорее, потому что рыба, заслышавши шум, начинает метаться из стороны в сторону, взад и вперед, беситься. Затем оба карбаса опять съезжаются вместе,вынимают невод и черпают рыбу саками прямо в судно. Редко попадается невод полным (особенно на Сухом Наволоке и Выгострове), но полный нередко дает грузу на 12 карбасов, а в каждый помещается до 10 000 сельдей. Выловленная таким образом обществом целого селения рыба делится обыкновенно на десять (хотя в работе только шесть) человек: владельцам карбасов идет по три пая, работникам только по одному.

На Терском берегу такой же общинный лов сельди обставляется очень старыми правилами такого порядка. Жители четырех селений: Умбы, Кузы, Сальницы и Оленицы в день Нового года собираются в село Умбу и там разбиваются на три «четверти», т. е. отдела. Кто представляет четверть (по одному от каждой), те мечут жребий по участкам, какой достанется четверти из всего морского побережья, протяжением в 50 верст. Каждая четверть в свою очередь разделяется на «дружины» или партии числом десять. Каждая такая дружина опять мечет жеребьи уже о распределении между собой мест лова, называемых «тонями». Порядок пользования тонями ежегодно меняется круговым чередом подряд, как говорят там, — «околицей».

Мережи и другие сети для рыбы, преимущественно по зимам, когда их проваривают обычным путем (смотри «Лов семги»), обыкновенно опускают в салмах, верст за 30 от селения Сороки, в открытом море. Снасти бросают в отрежь (глубину). При этом соблюдают некоторые приметы, добытые опытом долгих и многих лет. Так, сети запускаются в полнолуние (рыба особенно любит идти в это время) и при морском отливе (когда зимний лед, оседая от убыли воды, гонит рыбу из мелководных мест в более глубокие). Замечают также (и, говорят, весьма справедливо), что при последней четверти луны рыба почти вовсе не идет в сети, и полагают при этом, что она на то время уходит в заветерь, т. е. в ту сторону, откуда скоро должен подуть свежий морской ветер. Благоприятными ветрами для зимнего хода сельди, как и вообще для прихода всех других пород беломорских рыб, считают поморы: запад (W), летний (S) и шалоник (SW). Враждебными, производящими бури и прогоняющими рыбу в голомя считают: веток (О), полуношник (NO) и побережник (NW).

Если прибавить ко всему уже сказанному то, что небрежность соления[46] в невымытых сельдянках[47], протухших, плохо сколоченных, легко выпускающих рассол вон, скудным количеством соли (редко ливерпульской и испанской, большей частью собственной, грязной, несоленой поморской), то придется повторять то же самое, что говорено много раз всеми, следившими за этим делом. Говорят, уже и для него настало лучшее время; говорят, и он испытает преобразования, как и все, что творится в Архангельском крае по старым, уродливым, закоренелым и закоснелым понятиям и обычаям. Голландские сельди все-таки остаются пока лучшими, но лучшими единственно от правильного, честного засола, тогда как беломорские сельди в сыром виде ничем не уступают им, но даже, как говорят, и далеко превосходят. Таковы, например, соловецкие, сороцкие и гридинские сельди.

— Ты, батюшко, коли тебе наши сороцкие сельди вкусом своим хуже архимандричьих, соловецких, показались, знай: там перво-наперво с молитвой засол творят, а у нас со всякой непотребной бранью. Опять же там бочоночки-то особенные, к ним и старания больше кладут, потому их мало, потому им и в Питер путь лежит: рыбу лавровым листом обкладывают. А наших ведь много, за всеми не поспеешь, за всеми не углядишь: некогда. Да и глядеть-то нечего, чего глядеть? Съедят, ей-богу, съедят, да еще прихвалят. Так дело не одну уж сотню лет живет. Ты спроси-ко, где хочешь, про Сороку нашу. А — скажут — у них сельдей много, у них сельди самые наилучшие. И смотри! Беспременно: самые наилучшие — слово-то это упомянут. Нет, видно, дело это не нам с тобой править. Так пущай оно и будет, как было при покойничках наших. С тем и