Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

состоя из золота, серебра, драгоценных каменьев, посуды, мебели, галантерейных вещей, сукон, бархатов, парчи, шелковых тканей, колониальных произведений, аптекарских материалов, экипажей, сахару, лимонов, испанских и французских вин и пр. Провоз от Москвы до Вологды стоил 4 коп. с пуда, а с Вологды водою 15 коп. с пуда. За все привозные товары платилось с цены по 6 процентов пошлины. Если иноземец вез их сам в Москву, взыскивались еще 10 процентов и в московской таможне особо 6 процентов. С вывозимых товаров, если они менялись на привозные, ничего не взыскивали, но, если отпускались без вымена, брали также 6 процентов.

Петр I после первой поездки своей в Архангельск дарованием многих льгот, уменьшением пошлин, повелением возить товары на казенных кораблях, успел усилить беломорскую торговлю до того, что число ежегодно приходивших кораблей возросло до 150, а сумма пошлин до 150 000 р. Но основание Петербурга и желание усилить значение нового города заставили Петра сначала ограничить (2/3 товаров должны идти в новую столицу и только 1/3 в Архангельск), а потом и совершенно ослабить архангельскую торговлю. Указом 1722 года запрещено отпускать русские товары за море и позволено привозить в Архангельск только то количество товаров, какое необходимо для местного потребления. Уничтожая одной рукой, Петр Великий в то же время созидал другой. В 1703 году, он дозволил Шафирову и Меншикову учредить компанию для усиления рыбных, звериных и китовых промыслов по Мурманскому берегу океана и по всем беломорским прибрежьям, и для этой цели выписывал из Голландии мастеров. Однако компания не оправдала надежд великого царя: дела велись неправильно мастерами, недобросовестно руководили им и ближние царские доверенные. Петр, уничтожив в 1721 году компанию, дозволил заводить подобные частным лицам. Дело нисколько не поправилось. Первым основал компанию купец Евреинов, в 1722 году, но не имел успеха, как и иностранец Гарцин (в 1723 г.). Царь дозволил свободу промыслов без исключительных компаний и в этом деле, как и в деле кораблестроения, нашел исполнителя в том же умном холмогорце Важенине. Важенин в год смерти любившего его монарха посылал для промыслов три судна с голландскими мастерами, но тоже без значительного успеха. Точно так же шло дело и в последующие царствования. При Елизавете промыслы подчинялись монополии графа Шувалова до 1768 года. В этот год все монополии уничтожились. С 1803 по 1813 год — десять лет — существовала Беломорская компания, которая также не принесла особенной пользы. Естественно, что при такой обстановке и условиях самая торговля поморов, помимо архангельской монополии, не могла существовать самостоятельно, идти вперед, иметь что-либо характеристическое, самобытно русское. И теперь, когда вся торговля архангельского порта находится исключительно в руках монополистов-немцев и англичан, поморы довольствуются незначительным паем в заграничной торговле — паем, добытым с боя. Вся поморская заграничная торговля производится только с четырьмя маленькими норвежскими крепостями: Гаммерфестом, Вардэгузом, Вадзэ и Тромсеном, но и торговля эта большей частью меновая, и та почти вся находится в руках местных деревенских монополистов. Дела общины, дела артели и обоюдных соглашений здесь нет. Торговлю эту начинает тот, у кого есть значительный капитал (пожалуй, даже хоть и нажитый от столичных раскольников) и есть крупное морское судно, особенно шхуна или гальот. Значение этой торговли много усиливает Мурманский берег и спопутные берега, на которых производятся сальные промыслы. Кемское судно, обрядившись с весны, обирает на месте улова рыбу, сало за полцены на Карельском, Терском и Мурманском берегах и с этим грузом идет в первую попавшуюся навстречу норвежскую крепостцу и, конечно, преимущественно в ту из них, в которой оно уже успело завести знакомство и начать дела. Здесь оно сбывает товар свой и выменивает соль (беспошлинно), шкуры, треску (если попадается сходнее мурманской), запасается винами, преимущественно крепкими, коньяком, ромом и ликером (по-поморски — литерою), накупает фаянсовых чашек и всего, что находит дешевле домашнего, и благополучно, умеючи, проскользает со всей этой контрабандой и неконтрабандой мимо океанских и морских бурь, мимо норвежских и русских таможенных досмотрщиков.

Начало торговли этой должно относить к 1811 году, когда кемлянам императорским указом для поправления бедственного состояния города дозволено вывезть 2000 четвертей хлеба в Норвегию для вымена на рыбу, беспошлинно. В 1820 году указ этот повторился. Кемляне променяли на ту же рыбу 6000 четвертей также беспошлинно. Вероятно, эти сношения, всегда мирные и направленные к обоюдной пользе, послужили к более частому и близкому сношению наших поморцев с поморами норвежскими. Окончательно скрепились они с той поры, когда дозволен привоз заграничной соли беспошлинно, в виде поощрения рыбной промышленности. Только, кажется, пока в этом отношении и имеет еще некоторое значение для поморского края Норвегия, не говоря о сильном, заметном при первом взгляде нравственном влиянии, о котором мы должны говорить после.

Точно так же по вере и старым приметам и при тех же плохих компасах ходят наши поморы и океаном в Норвегию, как ходят они по своему родному Белому морю. Не много получают там выгод, не много привозят и сведений. Все сведения их ограничиваются при рассказах, тем, что Омарфист (Гаммерфест) как бы и город, но хуже Кеми; что в губе его есть медный завод, на котором работают беглые русские солдаты; что губа эта до того велика, что в ней могут установиться все беломорские суда, и большие и малые, что когда океан гудет — вода в гавани рябит только; что Варгаев (Вардэгуз) — крепость: комендант живет, пушки стоят, солдаты видны, что там и сям по-нашему лавка, по-ихнему крам; что, наконец, города больно плохи, дома деревянные, но на каменном фундаменте.

— Живут норвеги весело, — прибавляют другие. — Только и дела у них, что гостьбу гостить, да пуншты с хорошим своим ромом пить. До страсти любят! Всякий ходит со своей трубочкой; всякий, почитай, табак курит. Разговоров больших не ведут, а больше в молчанку играют. Зато уж и спать люты, особо купечество: во вторую выть к иному придешь, по-нашему бы обедать пора, а он еще в постельке своей прохлаждается, да кофеек в этих же постельках, не встаючи, попивает. Хозяюшка ему и кофеек-от этот припасает, она ему и обед стряпает, а он, знай, лежит чуть не по три выти (3/4 суток); для того и перины на мягком да теплом гагачьем пуху делают и гагачьим же одеяльцем накрываются. Счастливый народ! На пути с земляком своим а ли и с нашим братом встречаются — шапочки не снимет, а привет свой сказывает: «Тузи так!» (tusend tack). Опять