Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

месяцев. «На днях вы отправили меня на помойку истории», — сказал однажды утром Морен своим студентам. «КАК ЖЕ ТЫ ВЫБРАЛСЯ?», — прокричал один из них в ответ. «Я предпочту, — ответил Морен ровным голосом, — скорее оказаться на стороне помойки, чем на стороне тех, кто в ней копается» — и таким образом он превратился в олицетворение батаевской отвратительной буржуазии, маска слетела с его неожиданно гнусного лица, и он оказался перед улюлюкающей толпой, которая наслаждалась издаваемым ею шумом. «И в любом случае я предпочту оказаться на стороне помойки, чем крематория!» — кричал Морен, но никто не слушал87. Морен представлял себя в середине 1930-х, когда нацистские студенты изгоняли профессоров, которые вскоре будут носить жёлтые звезды; Enragés представляли себя в Конвенте в 1793 году, на вершине Горы.

Панели из комикса «Возвращение колонны Дурутти» Андре Бертрана, октябрь 1966

Многие студенты были разгневаны, некоторые колебались. Некоторые, подстрекаемые Кон-Бендитом, использовали шанс, чтобы выступить с призывом о реформе образования и отмене полового разделения в общежитиях: это дало прессе пищу для скандала. Проходили массовые митинги, люди начали критиковать своё обучение, затем университет, затем саму идею университета. Enragés повесили огромную растяжку над входом в кампус: «НИКОГДА НЕ РАБОТАЙТЕ». Вскоре никто не работал — проблемы нарастали, давление прессы увеличивалось, и 2 мая декан Нантерра закрыл факультет. В тот же день он назначил на 6 мая в парижской Сорбонне дисциплинарное производство против Рене Ризеля из Enragés, Кон-Бендита и шести других — и «то, что последовало после, — писала “Le Monde” о событиях вечера 6 мая, — превзошло по масштабам и по насилию всё случившееся в тот и без того изумительный день».

Конфликт, каким образом он развивался в последующие недели, проходил не столько между взбунтовавшимся народом и непризнаваемым им более правительством, сколько между организованными силами упорядоченного протеста и имеющимся разложением. Публичное пространство вдруг оказалось пустым, свободным полем: практические предложения по переносу экзаменов и либерализации условий поступления в университет боролись против странной абстракции двусторонних лозунгов («ЧЕМ БОЛЬШЕ ПОТРЕБЛЯЕШЬ, ТЕМ МЕНЬШЕ ЖИВЁШЬ»), которые в тот момент совсем не казались ни жуткими, ни абстрактными. Тщательно контролируемые ненасильственные марши превращались в потлач слезоточивого газа, дубинок и зажигательных бомб, с одной стороны, и булыжников, баррикад, горящих автомобилей и коктейлей Молотова, с другой: «…в уличную борьбу, достигавшую порой неистовства, где всякий полученный удар тут же отзывался ответным ударом, где завоёванный клочок пространства тут же отвоёвывался обратно». Однодневная всеобщая забастовка, организованная бюрократами подконтрольного компартии профсоюза (предлогом стал протест против полицейской жестокости, мотивом — увеличение зарплаты) переросла в нескончаемую всеобщую и несогласованную забастовку десяти миллионов людей — против чего? Рабочие, захватившие свои фабрики и заварившие входные двери, действовали не в знак солидарности с бунтовщиками Парижа; как и парижане, они воспринимали обрушение власти как возможность самостоятельных действий. Поразительным образом, нельзя было подобрать слова для описания всем понятных поступков. Везде ощущалось лишь общественное счастье: радость обнаружения того, для какой драмы это место действия, радость его создания.

14 мая Enragés и СИ объединились. Рене Ризель был избран в Комитет по оккупации Сорбонны, который по его настоянию был сформирован как революционный совет: непрерывное собрание, открытое для всех, где каждый делегат ежедневно мог быть переизбран или заменён. Некоторые ораторы высказывались за гуманизацию педагогических органов, Ризель, ещё подросток, призывал к упразднению университета, товаров потребления, классовой системы, наёмного труда, «спектакля», «выживания», к «подавлению искусства» и его «реализации», к экспроприации всей собственности и власти, к восстановлению федерации автономных советов, ответственных только перед собой. Действуя от имени собрания, Enragés и СИ начали налаживать связь с захваченными фабриками, издавать листовки и рассылать телеграммы:

ПОЛИТБЮРО КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СССР КРЕМЛЬ МОСКВА ⁄ ТРЕПЕЩИТЕ БЮРОКРАТЫ ТЧК МЕЖДУНАРОДНАЯ ВЛАСТЬ РАБОЧИХ СОВЕТОВ СКОРО СОТРЁТ ВАС С ЛИЦА ЗЕМЛИ ТЧК ЧЕЛОВЕЧЕСТВО НЕ БУДЕТ СЧАСТЛИВО ПОКА ПОСЛЕДНИЙ БЮРОКРАТ НЕ БУДЕТ ПОВЕШЕН НА КИШКАХ ПОСЛЕДНЕГО КАПИТАЛИСТА ТЧК ДА ЗДРАВСТВУЕТ БОРЬБА МАТРОСОВ КРОНШТАДТА И МАХНОВЦЕВ ПРОТИВ ТРОЦКОГО И ЛЕНИНА ТЧК ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВОССТАНИЕ СОВЕТОВ В БУДАПЕШТЕ 1956 ГОДА ТЧК ДОЛОЙ ГОСУДАРСТВО ТЧК ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ МАРКСИЗМ ТЧК КОМИТЕТ ОККУПАЦИИ АВТОНОМНОЙ И НАРОДНОЙ СОРБОННЫ88

В тот же день, 17 мая, они вышли из Комитета по оккупации, осудив его нерешительность и фракционность, наряду с сорока другими людьми, дюжина Enragés и ситуационистов образовали Совет по поддержке оккупаций и до 15 июня распространяли сотни тысяч копий своих постеров, манифестов и комиксов по всей стране, переводили их на полдюжины других языков по всему миру «То, что уже сделано нами во Франции — писал Совет 30 мая, — витает в воздухе по всей Европе и скоро начнёт угрожать всем господствующим классам в мире, от пекинских и московских бюрократов до миллиардеров из Вашингтона и Токио. Подобно тому как мы заставили плясать Париж, интернациональный пролетариат вновь пойдёт штурмом на столицы всех государств, на все крепости отчуждения. Захват заводов и общественных зданий по всей стране не только нарушил функционирование экономики, но, главное, вновь разжёг всеохватную критику общества. Практически все общественные слои в едином мощном порыве требуют изменения жизни. Это — рождение революционного движения, которому отныне для действительного осуществления революции не хватает лишь осознания того, что оно уже сделало89.

Результатом — после того как де Голль сплотил голосующее большинство (после того как он изменил точку зрения на свой уход, в случае которого гражданская война была бы неминуема, в этом ситуационисты были с ним согласны), — стала образовательная реформа для студентов и повышение зарплаты рабочим. Если, как писал Рене Вьене, время потребления остановилось в мае, свободное время шло слишком быстро, чтобы его сохранить или овладеть им; почти мгновенно шум, который несколько недель казался началом нового языка, превратился в бормотание, и сегодня он читается с трудом.

Что же читается без труда, так это описание того, какой была повседневная жизнь во время короткого прекращения того, что почти каждый человек воспринимал за повседневность. В 1954 году Леттристский интернационал посвятил себя задаче максимально усовершенствовать развлечения, в 1968 году Ги Дебор, единственный член Ситуационистского интернационала, оставшийся с тех времён, оказался в силах признать это.

Общественное движение явилось переоткрытием коллективной и индивидуальной истории, осознанием возможности участия в истории, осознанием необратимости событий, ощущением, что «ничто не останется прежним»); люди оборачивались назад в изумлении на непривычную жизнь, которую они вели всего восьмью днями ранее… каждый повсюду чувствовал себя как дома. Распознанное желание диалога, полностью свободного выражения и стремление к