Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

Девочки окружили старую подругу и стали так мило с нею разговаривать, что Зося забыла о своих страхах. Только когда Мадзя вышла из класса, девочка снова побледнела, и широко открытые глаза ее устремились вслед Мадзе.

Вернувшись из коридора в класс и поцеловав испуганную Зосю, Мадзя снова сказала ее подругам:

- Любите ее, крепко любите! Она боится, чтобы вы не сделали ей чего-нибудь плохого.

Зося осталась в классе. На большой перемене она призналась Мадзе, что в классе ей весело, а возвращаясь в третьем часу домой, сказала, что не понимает, как могла столько месяцев выдержать без общества подруг.

Встревоженный Дембицкий ждал во дворе; увидев худенькую, улыбающуюся племянницу, старик подбежал к ней.

- Как? - воскликнул он. - Ты вернулась в пансион?

- И будет теперь ходить, пока не кончит! - поспешно ответила Мадзя.

Дембицкий с благодарностью посмотрел на Мадзю. Он ввел озябшую Зосю в комнату и, снимая с нее легкий салопчик, спросил:

- Ну как, ты испугалась? Страшно тебе было?

- Ужасно! Но когда панна Магдалена поцеловала меня, на сердце у меня стало так легко! Знаете, дядя, так легко, что я вошла бы в самую темную комнату!

В тот же вечер Дембицкий рассказал Сольскому о Зосе, о ее страхах, долгом перерыве в занятиях и сегодняшнем возвращении в пансион благодаря Мадзе, которая все уладила тайком.

Сольский слушал, расхаживая в возбуждении по кабинету. Наконец он велел позвать сестру.

- Ада, ты про Зосю слыхала? - спросил он у сестры.

- Конечно. Весь замысел Мадзя обдумала у меня в комнате.

- Мы бы этого не сумели сделать, Ада?

- Нам бы это в голову не пришло, - тихо ответила сестра.

- Ангел во плоти или... гениальная интриганка! - буркнул Сольский.

- Ах, уволь, пожалуйста! - вспыхнула Ада. - Ты можешь пессимистически смотреть на весь мир, но не на Мадзю.

Сольский рассердился и, выпрямив свою тщедушную фигуру, воскликнул:

- Это почему же, позвольте вас спросить? Разве панна Магдалена не женщина, и к тому же красивая? Поэты очень метко назвали женщину плющом, который, для того чтобы развиться и расцвести, должен обвиться вокруг дерева и сосать, сосать, сосать! Чем больше он сосет и чем ближе к смерти его опора, тем пышнее он и краше его цветы...

- Вот уж не знала, что ты способен говорить такие вещи о подруге сестры!

- А разве панна Элена не была твоей подругой? - ответил он, сунув руки в карманы. - Ты считала ее неземным существом! Ну, а сегодня этой небожительнице молится добрый десяток поклонников, и это за три месяца до окончания траура по матери! Согласись, Ада, что у богинь вместо сердца камень даже тогда, когда они еще не стали бессмертными статуями, - закончил он, целуя сестру.

Они тут же помирились; Ада вышла, а Сольский со скучающим видом уселся за бумаги, связанные с заводом.

В начале февраля Мадзя вернулась как-то пораньше из пансиона и увидела на лестнице суетящихся слуг. Горничные бегали вверх и вниз по этажам с бутылками и полотенцами, а младшие лакеи, заняв позиции на разных этажах, взимали с них более или менее чувствительный выкуп, что сопровождалось легкими вскриками.

Заметив Мадзю, горничные стали серьезны, как сестры милосердия, а лакеи сделали вид, что это, собственно, они тащат наверх бутылки и полотенца.

- Что случилось? - с испугом спросила Мадзя.

- Графиня заболели, у них мигрень, - с низким поклоном ответил один из лакеев, с трудом подавляя вздох, который будто бы рвался из его груди.

Графиней называли тетю Габриэлю, которая жила у Сольских на третьем этаже. У этой дамы, собственно, не такой уж сердитой, лежало в банке сто тысяч рублей. Жалуясь на скуку и одиночество, она целые дни разъезжала по гостям, вечера проводила в театре, а дома выходила только к обеду, чтобы доказать племяннику и племяннице, что она оставлена целым светом.

Узнав, что Ады и Сольского нет дома, Мадзя вбежала на третий этаж и вошла в спальню к больной. Она застала тетю Габриэлю в кресле; вся обложенная примочками и компрессами, старушка стонала, закрыв глаза, а панна Эдита, старая компаньонка, у которой тоже была повязана голова, то и дело меняла больной примочки и компрессы.

- Наконец-то кто-то появился снизу! - простонала тетя Габриэля, когда Мадзя вошла в комнату. - Я уже целый час умираю! В глазах у меня летают черные мушки, рот перекосило, а виски так ломит, точно их сверлят раскаленными сверлами.

- У меня тоже! - прибавила компаньонка.

- Господи, облегчи мои страданья! - простонала тетя Габриэля.

- Господи, спаси и помилуй пани Габриэлю! - прошептала компаньонка, кладя еще один компресс на голову почтенной больной.

- Сударыня, - непринужденно сказала Мадзя, - не могу ли я помочь вам?

Больная открыла глаза.

- Ах, это вы? Это очень мило, что вы навестили одинокую женщину, но чем же вы можете помочь мне?

- Отец, - сказала Мадзя, - научил меня одному средству от мигрени, иногда оно помогает.

Она сняла пальто и шляпку и, встав позади кресла больной, стала сбрасывать все полотенца и компрессы, которыми была обложена голова старушки.

- Что вы делаете? - крикнула компаньонка, ломая руки. - Вы убьете ее!

- Оставьте, Эдита! - слабым голосом произнесла тетя Габриэля, почувствовав приятную прохладу. - Ведь отец панны Магдалены доктор.

В эту минуту Мадзя начала легкими движениями сжимать и растирать руками лоб, виски и затылок больной. Тетя Габриэля прислушалась к этим движениям, и в голове у нее промелькнула вдруг мысль:

"Откуда у нее такие руки? Бархат! Прелестные руки!"

Мадзя все сжимала и растирала голову больной дамы, а та с напряженным вниманием прислушивалась к прикосновениям ее рук.

"Аристократические руки!" - думала дама, косясь на длинные пальцы и розовые ногти Мадзи.

- Верите, Эдита, мне легче! - сказала она вслух.

- Уму непостижимо! - воскликнула компаньонка.

- У меня такое ощущение, точно в голову проникает теплый ветерок. Очевидно, это магнетическая струя. И боль стихает...

Еще минута - и тетя Габриэля была здорова.

- Ваш отец, - сказала она Мадзе в знак благодарности, - наверно, гомеопат или ученик графа Маттеи.

- Не знаю, сударыня.

- Поверите, сударыня, - воскликнула компаньонка, - мне тоже немного лучше, хотя я только смотрела на ваши движения? Я в самом деле чувствую теплую струю воздуха в левом виске, а справа пропадает боль. Чудесное средство! Вы, наверно, узнали какой-нибудь секрет у пани Арнольд...

- Кто это? - спросила тетя Габриэля.

- Американка, вторая жена отчима панны Норской.

- Ах, той...

- Она знаменитая магнетизерка и общается с духами, - сказала компаньонка.

Не успела Мадзя спуститься с третьего этажа к себе, как весь особняк уже кричал о чудесном излечении графини и компаньонки. Едва Сольские вернулись с визита, камердинер тотчас доложил им о чрезвычайном происшествии, а тетя Габриэля позвала их к себе и на двух языках живописала свои страдания и способ лечения, примененный Мадзей. При этом она особенно подчеркивала нежность прикосновений и удивлялась, откуда у дочери доктора могут быть такие красивые руки.

- Мне нравится средство панны Магдалены, - произнес Сольский, у которого потемнело желтое лицо. - Мигрень она лечит растираниями, а недостаток смелости поцелуями...

- Не болтай глупостей! - воскликнула сестра.

- Но ведь ободрила же она Зосю поцелуями. Я искренне верю, что это помогает.

Когда они простились с теткой и оба спустились вниз, Ада сказала брату:

- Только, Стефек, не кружи Мадзе голову. Ты, я вижу, рассыпаешься перед ней в комплиментах.

- А что, разве нельзя?

- Нельзя, потому что если девушка полюбит тебя...

- То я на ней женюсь, - ответил Сольский.

- А!.. Ну в таком случае...

- Ты только устрой так, чтобы она полюбила! - прибавил он со вздохом.

- Ну, на это ты не рассчитывай! - решительно ответила сестра.

- Не поможешь? - с удивлением спросил Сольский.

- Нет, - ответила Ада. - Это слишком серьезное дело.

- Ну как хочешь.

Они поцеловались, но оба были рассержены.

"Вижу, Стефек опять влюблен! - говорила про себя Ада. - Хорошенькое дело! Либо женится на Мадзе, и тогда они оба ко мне охладеют, либо бросит бедную девушку, к тогда она будет иметь право возненавидеть меня... Если бы на свете были две Мадзи, похожие друг на друга, как две капли воды! Нет, пусть даже одна была бы гораздо лучше и красивей! Тогда лучшую я отдала бы Стефеку, а себе оставила бы обыкновенную. И мы все были бы счастливы, а так... кто знает, что с нами будет..."

Сольский, засунув руки в карманы, расхаживал по своему кабинету, стараясь не смотреть на развешенные на стенах планы сахарного завода.

"Она как искорка залетела к нам в дом, - думал он, - и зажгла пламя, которое достигло уже третьего этажа... Ха-ха! - смеялся он. - Если панна Бжеская будет всякий раз избавлять от мигрени бедную тетушку, та заподозрит, что ее лекарь королевского происхождения. Только французские короли исцеляли прикосновением от золотухи... А потом панна Бжеская... Ха-ха-ха! Вижу, тетушка уже в нашем лагере! Но Ада? Вечная история с этим бабьем! Сколько раз она мне говорила, чтобы я нашел себе жену, похожую на Мадзю! А как она хвалит Мадзю, как любит ее! И сейчас, когда я нахожу жену, как нельзя более похожую на Мадзю, она говорит, что не хочет вмешиваться в это дело... Ведь перед панной Эленой Норской я чист. Не я порвал с нею, а она со мной, посоветовав мне напоследок сызнова завоевать ее по самоновейшим правилам, еще никем не испробованным, которые только она одна и может оценить! Слава богу! Пусть себе оценивает на других животных, а меня оставит в покое. У меня будет жена-красавица, которая говорит по-французски и играет на фортепьяно и которая будет всем обязана мне. Состоянием, именем, положением в обществе. Всем, кроме ангельского сердца, которое надо наконец узнать поближе. Может, в любви она тоже изобрела новые правила? Черт его знает. Женщин охватила какая-то чувственная эпидемия, забавная на первых порах, но на долгое время скучная..."