Черные холмы - Дэн Симмонс

Скорее всего, Паха Сапа услышит теперь все эти голоса.

Ворон снижается над Черными холмами. Четыре каменные головы вазичу, сотворенные Борглумом, стоят на своем месте, правда, немного посерели от времени. Они либо так и не превратились в шагающих каменных гигантов, либо уже отшагали свое и нажрались жиру.

Ворон парит в вышине, и Паха Сапа в восьми милях к юго-западу от горы Рашмор видит другую гору, превращенную в скульптуру. Она крупнее и новее, гранит здесь отливает белизной.

Голоса тех, кого он любил, кого почитал и еще будет любить, шепчут ему:

«Это Шальной Конь и его конь. В отличие от Рашмора, где головы — часть скалы, здесь вся гора превращена в скульптуру. Масштаб взрывных и камнетесных работ здесь гораздо больше».

После стольких лет в шахтах и на горных вершинах, где он проводил измерения и оценивал размеры с максимально возможной точностью, в особенности размеры скал, на которых ведутся или будут вестись скульптурные работы, Паха Сапа не может удержаться и прикидывает размеры этой скульптуры.

Три президентские головы, на которых работал Паха Сапа, имели высоту около шестидесяти футов каждая. Голова Шального Коня на этой гигантской скульптуре, похоже, достигает высоты почти в девяносто футов.

Но если четыре президента на горе Рашмор представлены в основном в виде голов лишь с намеком на плечи (скажем, у Вашингтона видны лацканы фрака, а у Линкольна вчерне намечены костяшки пальцев, держащихся за лацкан, еще не начатые, когда Паха Сапа навсегда оставил Борглума), то здесь с помощью взрывов, а затем камнетесных работ из горы освобождена вся верхняя часть тела Шального Коня, а потом поверхность выровнена, отшлифована и теперь отливает белизной. И Шальной Конь сидит на коне, животное стилизовано, у него замысловатая грива, голова исполнена движения и чуть повернута назад, словно всадник резко осадил скакуна, левая нога коня поднята и согнута, выделана она с большим тщанием — видны грудные мышцы, хрупкая голень и повисшее в воздухе копыто.

Паха Сапа видит, что левая рука Шального Коня вытянута над тщательно выделанной гривой жеребца, и военный вождь указует вперед одним пальцем.

Вся скульптура имеет ширину шестьсот сорок один и высоту пятьсот шестьдесят три фута.

Ворон поднимается и опускается на мощных воздушных потоках — воздух в это пятое сентября будущего жарче, чем в предыдущем видении будущего, — и Паха Сапа видит, что высеченное из камня лицо Шального Коня ничуть не похоже на лицо Шального Коня в жизни. Ну это простительно, думает Паха Сапа, ведь Шальной Конь не разрешал себя фотографировать или рисовать.

Что менее простительно, на искушенный взгляд поднаторевшего в создании мегаскульптур Паха Сапы, так это художественный уровень, который уступает работе Гутцона Борглума. Поза всадника напряженная, вымученная, стереотипная, и Паха Сапа почти не видит никаких деталей, над которыми так напряженно работали Борглум и его сын, чтобы добиться с помощью своей грубой, несовершенной техники тончайших нюансов, мельчайших подробностей мимики, нахмуренных бровей, малейших оттенков выражения лица.

Громадный, массивный, застывший в театральной позе герой-индеец и до странности европеизированный вздыбленный каменный чурбан под ним представляются Паха Сапе — в сравнении с работой Борглума — вырезанными скучающим школьником из куска белого мыла с помощью тупого перочинного ножа.

И не спрашивая у голосов внутри его, он чувствует, что сиу, шайенна и другие племена ненавидят этот памятник. Он не знает всех оснований, по которым памятник вызывает у них ненависть, и не хочет знать. Вообще-то ему и спрашивать об этом нет нужды — ответ ему известен. Он только хотел бы получить еще один шанс притащить свои ящики с динамитом, но на этот раз уже нацелясь на новый объект.

Если бы Паха Сапа сейчас владел голосом, он бы закричал: «Вы опять притащили меня в будущее, чтобы показать вот это? Неужели мое наказание никогда не закончится?»

Но он не владеет голосом.

Ворон оставляет позади гигантскую карикатуру на Шального Коня и поворачивает на север, снова набирая высоту, он машет крыльями, направляясь прочь от Черных холмов, снова мимо Медвежьей горки в Великие равнины.

Перемены, произошедшие здесь, очевидны и сразу бросаются в глаза.

Бесконечное огибающее кольцо автобана все еще здесь, но у него вид постаревшего и посеревшего, и движения по нему почти нет. Города и городки стали гораздо меньше. От Рэпид-Сити не осталось и одной трети той площади, которую он занимал во времена Паха Сапы, и его уже никак не сравнишь с тем разросшимся городом, который Паха Сапа видел только что в своем втором видении. Спирфиш исчез вообще. Несомый вороном на север Паха Сапа понимает, что Дедвуд, Кисто, Каспер и Лед исчезли — здесь, на Черных холмах, вообще нет городов вазичу.

Он понятия не имеет, какая катастрофа привела к исчезновению всего этого множества городов, кожа его духа холодеет при мысли о том, что могло быть причиной.

Но настоящие потрясения ждут его впереди.

К северу от странно пустого автобана все прежние признаки жилья и того, что вазичу неизменно называли цивилизацией, просто перестали существовать.

Ворон снижается, и Паха Сапа видит, что шоссе штата и округов исчезли: взорваны, сломаны, перепаханы или просто поросли травой. И только по едва заметным следам прямых, затянутых травой линий можно догадаться, где раньше были границы участков.

Он понимает, что нет и прежних ранчо. Ни одна война или единичная катастрофа не могла привести к этому. Снести здания, не оставляя даже фундаментов, но при этом сохранить автобан и уменьшенные версии Рэпид-Сити и других городов на юге и востоке? Нет, ни война, ни чума и никакая природная катастрофа не могли стать причиной этого. Подобное опустошение целого региона могло быть следствием только целенаправленной, спланированной миграции, бережной разборки и удаления того, что было построено здесь человеком более чем за столетие… Но с какой целью?

С какой стати вазичу стали бы преднамеренно демонтировать и убирать ранчо, сараи, дороги, линии электропередач, канализационные стоки, нефтехранилища, заборы, автомобили, города, городки, собак, свиней, кур, скот и другие завезенные виды — включая и самих себя, — которые они почти два столетия усиленно насаждали в этой земле?

Ворон продолжает опускаться, и Паха Сапа понимает, что параллельно автобану в обоих направлениях идет высокое ограждение, и оно тянется так далеко, что конца его не видит даже зоркий глаз ворона. Черная птица усаживается не на это ограждение, а на столбик деревянного, находящегося рядом забора, к которому не подведены провода.

Паха Сапа понимает, что отсутствует и еще что-то — изгороди. Колючая проволока. Те изгороди, которые разделяли прерию в течение XX века, а потом членили ее на все более и более мелкие участки… они исчезли.

На ограждении висит щит, и если Паха Сапа не уверен, что ворон со своим малым, хотя и ушлым мозгом может прочесть написанное, то Паха Сапа может.

«Опасно — высокое напряжение».

В двадцати ярдах слева от них замысловатые двойные ворота, а перед ними на земле решетка из деревянного кругляка — защита от скота. Паха Сапа догадывается, что ворота эти автоматические. (В конце концов, это будущее.)

Надпись на воротах имеет для Паха Сапы еще меньше смысла, чем предупреждение о высоком напряжении.

П. Р. М. П. ТРАКТЫ 237 H-305J

Допуск только по разрешению

Предупреждение:

на протяжении 183 миль ни еды, ни крова, ни обслуживания

Предупреждение:

опасные животные

Предупреждение:

человеческие контакты могут быть опасны

Имеющие разрешение следуют далее на собственный страх и риск

Министерство внутренних дел США и Отд. П. Р. М. П. США

Ворон срывается со столбика и перелетает через ограждение так, будто его и не существует. Паха Сапа видит Медвежью горку и место, где прежде была петляющая по склону горы дорога, еще, кажется, парковка и площадка для посетителей, может, даже центр для посетителей с туалетами или что-то вроде маленького музея.

Ничего этого теперь нет, а о том, что оно когда-то было, говорят только заросли сорняков в тех местах, откуда убраны бетон, асфальт, фундаменты.

И на Медвежьей горке, и вокруг нее растительная жизнь богата и разнообразна. Во времена Паха Сапы здесь, на самой горе, росли в основном орегонские сосны и низкорослый можжевельник. Теперь тут самые разные сосны и ели. Во времена Паха Сапы в прерии у подножия можно было увидеть только юкку и низкие скудные травы, теперь тут самые разные растения, многие из которых Паха Сапе неизвестны.

Он видит выцветшие ленты — молитвенные флажки — и мешочки из когда-то цветной материи, наполненные табаком, они висят на ветках карликовых дубов и других лиственных растений вдоль берега ручья и подножия горы. Как такое может быть? Подношения сделаны сиу или шайенна… но разве ограда под высоким напряжением и щит на воротах в пяти или шести милях сзади не предполагают, что эта территория закрыта для большинства людей?