Черные холмы - Дэн Симмонс

Паха Сапа хочет закричать ворону, который несет Кастера: «Я же тебе говорил, что ты — призрак», но у «я» его духа нет голоса.

И все же голубые человеческие глаза за круглыми вороновыми, кажется, подмигивают Паха Сапе — последнее недоуменное прости, и этот ворон меняет направление полета и устремляется на север, а Паха Сапа продолжает лететь на восток и немного на юг. Какова бы ни была судьба Длинного Волоса, после того как ему позволено наконец умереть по-настоящему, — а Паха Сапа может только надеяться, что эта судьба включает и Либби, — она принадлежит далеким пределам, и Паха Сапе не суждено узнать про нее.

Ворон Паха Сапы все набирает, и набирает, и набирает высоту, пока горизонт не закругляется вниз по обеим сторонам и голубое небо здесь и над тучами не становится почти что черным. Появляются звезды.

И теперь ворон прекращает подъем. Они не летят на Млечный Путь. Пока еще не летят.

Ворон смотрит вниз, и Паха Сапа, ничуть не удивившись, видит Черные холмы, которые темнеют в окружающем их красноватом скальном кольце сердечной мышцы — крохотный островок в бесконечном океане побуревшей к осени травы. Вамакаогнака э’кантге — суть всего сущего.

Он вдруг с удивлением видит, что ворон начинает опускаться.

И продолжает удивляться, потому что вдруг оказывается, что Черные холмы снова окружены великим морем, и земли под водой не видно. Он спрашивает себя: не ждет ли его наказание — не предстоит ли ему еще раз увидеть, как каменные гиганты вазичу поднимаются из Черных холмов, уничтожая на своем пути бизонов и образ жизни его народа?

Нет.

Никаких голосов в его голове, шесть пращуров на сей раз не говорят с ним, но внезапно он понимает, что это огромное пространство воды, которое он видит в свете ярких лучей Вакана Танки, — это прилив времени.

Ворон складывает крылья и устремляется вниз, становясь в грациозной безжалостности древнего движения совершенным хищником, падающим на свою еще невидимую, но уже обреченную, не имеющую ни одного шанса и, безусловно, пропащую жертву, но потом пикирующий ворон со все еще сложенными, прижатыми к черной как смоль спине крыльями, не моргнув глазом, уходит сначала клювом, а потом и всем телом в воды прилива времени. Вода адски холодна.

Через мгновение вода исчезает. Небеса безоблачны и голубы. Ворон летит ровно и устойчиво на высоте около тысячи футов над землей. Но теперь все… иное.

Впереди слева Паха Сапа видит Мато-паху, Медвежью горку, но у горки теперь другой вид. Такие горки называются — он вспоминает высокий радостный голос сына — лакколит: интрузия вулканической породы, обнажившейся из-под более ранних осадочных слоев, подвергшихся эрозии. Это интрузия магмы, внедренной в более холодную земную кору во время эоценового периода. Паха Сапа понятия не имеет, когда был эоценовый период, но он точно помнит: Роберт ему говорил, что у Медвежьей горки та же геологическая история, что и у Башни дьявола в Вайоминге и у самих Черных холмов.

Но теперь горка поднимается среди совсем другого ландшафта.

Безмолвный голос в его голове говорит Паха Сапе, что он смотрит на свои любимые Черные холмы и Великие равнины в промежутке от 11 000 до 13 000 лет до своего рождения. Сейчас позднее лето, начало осени, но воздух холоден, и по мере спуска ворона Паха Сапа видит, что Тетонские и Скалистые горы на западе целиком засыпаны снегом. На этих пиках к концу августа — началу сентября всегда оставалось совсем немного снега, но теперь они поднимаются на западе белой стеной.

Опытный взгляд Паха Сапы видит и другие, не столь значительные изменения. В равнинах и предгорьях слишком много деревьев, и некоторые из них принадлежат к высокорослым разновидностям сосен и елей, которые не растут у Медвежьей горки.

Травы в прерии такой высоты и такой насыщенной зелени, каких Паха Сапа не видел даже весной, не говоря уже о конце лета. И трава нигде не общипана бизонами.

Ворон пролетает над рекой, и Паха Сапа сразу же понимает, что в ней слишком много воды для этого времени года и что вода там молочно-голубая, наполненная мелкими частичками — крошевом с ледников на западе и севере.

Ледники!

Ворон машет крыльями, двигается с ошеломляющей скоростью, то уходит вверх, то ныряет вниз, и дух Паха Сапы воспаряет вместе с ним.

Животные!

В равнинах пасутся миллионные стада бизонов, но там есть и другие жвачные. И не только олени и антилопы. Сами бизоны кажутся более крупными, рога у них длиннее, а рядом двигаются табуны лошадей светлой масти — Паха Сапа таких никогда не видел. Это не табуны одомашненных лошадей времен его детства, не потомки тех лошадей, что остались от испанцев веком-двумя ранее, но более мелкие, пугливые, странного вида лошади, которые обитали в этих местах за 11 000–13 000 лет до его времени.

Между стадами бизонов и табунами диких лошадей шествует цепочка слонов.

Слоны!

Ворон грациозно кружит всего в сотне футов над семейством толстокожих. Это не цирковые слоны, это какая-то разновидность мамонтов, хотя и не такая, обросшая шерстью, чьи изображения и кости он видел вместе с Рейн на Всемирной выставке в Чикаго. Уши у мамонтов кажутся маленькими, а бивни у самцов длинные и изогнутые. Маленький слон, не более шести футов в плечах, — как у них называется слон-младенец? — держит хоботом хвост матери, и гиганты величественно шествуют по пружинистому дерну. Семья приближается к реке, и ведущий самец трубит, а откуда-то из соснового леса по другую сторону реки ему отвечает другой мамонт.

Рычит лев. Где-то еще дальше воют волки.

Если бы у Паха Сапы сейчас было тело, он бы заплакал.

Он видит прайд львов: полуприкрытые низкой листвой, они нежатся у реки. Это обычные львы, каких можно увидеть в зоопарке в Денвере, но в то же время не совсем обычные. Свободные, величественные, спокойные, живущие в своей среде обитания. Львица отправляется на охоту, медленно подкрадывается к небольшой группе антилоп и лошадей, пришедших на водопой к реке.

Над вороном — его вороном — мелькает тень, и черная птица в панике начинает молотить крыльями, уходя в сторону. Мелькнувшая тень — это огромный лысый орел, он кружит высоко в небе, высматривая львенка. Паха Сапа недоумевает — неужели орел, пусть даже и такой большой, наберется наглости и попытается украсть хотя бы самого малого из львят, за которыми зорко присматривают родители?

Паха Сапа достаточно долго прожил на этом свете и знает, что любое плотоядное убьет и съест кого угодно, если у него будет хоть малейший шанс. А еще он знает, что иногда убийство даже среди самых прагматичных птиц и больших животных совершается ради восторга убийства, а не из-за голода.

Паха Сапа видит крупных животных, которых даже не может опознать, — что-то похожее на очень длинношеего верблюда; потом еще каких-то зверей — размером с небольшого бизона, широконогие, длинношеие, с маленькими головами, они с комической медлительностью ленивца идут через кустарник к деревьям.

Паха Сапе хочется думать, что это ему снится, но он прекрасно понимает, что никакой это не сон. Верблюды, ленивцы, табуны странных маленьких лошадей, неуклюжие мамонты, а еще крадущиеся львы, ягуары, громадные гризли — все они реальны в этом мире, в каком бы далеком прошлом этот мир ни находился. Это видение, а не сон.

Появление орла, видимо, напугало его ворона, и теперь тот летит на юг мимо Медвежьей горки к Черным холмам, все время набирая высоту. Горы Рашмор не существует. Гора Шесть Пращуров — целая и нетронутая.

Но прежде чем ворон покинул прерию, равнины, лес и реку, Паха Сапа успел увидеть напоследок что-то странное — небольшую группу человеческих существ, приближающихся с севера. Это были не икче вичаза и не какое-либо другое племя или род, знакомые ему, — у них волосатые лица, они одеты в грубые, плотные звериные шкуры, а в руках держат копья гораздо более примитивные, чем когда-либо делали индейцы Равнин.

Кто они — предки предков его предков или просто чужаки? Но он уверен, что они только теперь пришли сюда с севера после многих лет скитаний по землям, недавно освобожденным отступившими ледниками и морями.

И — в этом он был уверен, совершенно не понимая, откуда эта уверенность берется, — спустя несколько поколений после прибытия этих волосатых людей в Новый мир все большие хищные четвероногие и большие травоядные, которых он только что созерцал с такой радостью (львы, верблюды, слоны-мамонты, гигантские ленивцы и даже лошади), будут истреблены и здесь, и повсюду в Северной Америке.

Впервые за шестьдесят лет Паха Сапа увидел правду, стоявшую за правдой его видения каменных гигантов вазичу.

Пожиратели жирных кусков, истребив бизонов, всего лишь продолжили линию, начатую всерьез десять тысяч лет назад предками Паха Сапы и их более ранними предшественниками, — линию на истребление всех крупных, больших видов, которые развивались на этом континенте.