Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

Институт книги проводил тогда опросы, исследовал движение читательских предпочтений, и родилась идея с помощью социологов Института выявить наиболее популярных, самых любимых публицистов года и сделать сборник их статей — от каждого статья, специально для сборника написанная.

По целой серии опросов определились двенадцать лидеров 1988 года, статьи им заказали, пошла работа. Книгу же решили назвать так: «В своём отечестве пророки?»

В марте 1989 года, накануне выхода сборника созвездие двенадцати лауреатов собрали в Красных палатах на Остоженке для вручения им Почётных дипломов Института книги. Полукругом на стульях уселись: Николай Шмелёв, Андрей Нуйкин, Василий Селюнин, Анатолий Стреляный, Гавриил Попов, Отто Лацис, Наталья Иванова, Юрий Карякин, Аркадий Ваксберг, Фёдор Бурлацкий и Геннадий Лисичкин (Юрий Черниченко не смог прийти). Звучали лауреатские речи, была дискуссия, снимало Центральное телевидение. Мне выпало вести всё это действо.

Я с микрофоном на длинном шнуре метался меж публикой и пророками, всё шло замечательно, приближаясь к точке кипения, а у меня имелось несколько заранее подготовленных вопросов, я их периодически кидал, чтоб раздувалось пламя… Среди моих вопросов был один — сакраментальный.

Когда-то, в дни ранней молодости, я восхищался Великой французской революцией: «Свобода, равенство и братство». Звучало это для меня, как упоительная музыка… Но…

«Ну как же, как же так? — сокрушался я. — Как могли они к этому прекрасному лозунгу вдруг приписать такую мерзость?»

Теперь же думал я иначе и приготовил свой вопрос.

Но тут в сторонку меня отвела ведущая телевизионная дама. Нужно сказать, что это самое Центральное телевидение существовало тогда как-то ото всего отдельно, в сонной лагуне, укрытой от публицистических бурь. И работали на нём, как и моя ведущая, довольно ещё молодые, но совершенно замшелые тётки. Вот и моя взяла меня под руку и зашипела в ухо:

— Немедленно сделайте что-нибудь. От скуки можно сдохнуть. Я съёмку прекращу.

Я отмахнулся и продолжил. А передача, скажу, забегая вперёд, в эфир потом не вышла.

И вот я понял, что настаёт момент искомой истины. И начал я, примерно, так:

— Друзья, мы всё говорим о правовом государстве, о свободе личности, вообще о свободе… Это всё постулируется сейчас даже с высоких трибун. Ещё немного, и мы получим свободу, права на свободу… А как же её обеспечить, чем её удержать? Что может стать гарантией свободы? Где та незыблемая основа, на которой может надёжно укрепиться свободный человек?

Поскольку из юристов был здесь один Аркадий Ваксберг, вопрос я обратил к нему. Он долго говорил о законности, о праве, но не приблизился к ответу. Я подходил к другим, но не находил искомого. И вот я говорю:

— Великая французская революция провозгласила: Свобода, Равенство, Братство!

Я стою перед Гавриилом Поповым.

— Равенство, — говорю я, — хорошо. Братство — чудесно! Но чем обеспечить свободу?

Я смотрю в глаза будущему мэру Москвы. Его лукавый взор мне ясно говорит, что он давно всё это знает. Тогда я начинаю всяко его побуждать и вижу, как чуть шевельнулись его усмешливые губы. И вот мы вместе произносим, как будто высекая золотом на мраморе — я громко, он беззвучно:

— ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ СВЯЩЕННА И НЕПРИКОСНОВЕННА!

* * *

Теперь я возвращаюсь в пионерский лагерь.

Когда всё было устроено, и лагерь задышал, возникли сложности с одной посудомойкой (да, и такая должность здесь была необходима!). Она (посудомойка) оказалась нестарая, но мерзопакосная баба, похожая на грязную из-под борща кастрюлю. Она всегда орала грязным голосом на пионеров и в самых что ни на есть ненормативных выражениях.

Я сделал замечание. Она сказала:

— У меня просто голос такой!

Спустя время она ответила мне так:

— Не нравится, могу уйти! Не очень-то и нужно.

Я сказал «хорошо», её рассчитал и пригласил другую. Прошли две недели, и меня вызвал местный прокурор. Явился я.

Матёрый мужик в синем мундире, не предложив мне сесть, вопросил жутко грозно:

— Вам КТО позволил нарушать закон?

Я понял вопрос, но не знал, что ответить. Я даже не подумал про закон, а только мучительно размышлял: а КТО же именно мне это разрешил?! И никого не мог припомнить. Но вопрос был же в этом!

Тут прокурор внёс ясность. Оказалось, что я незаконно уволил посудомойку. Ведь я просто её рассчитал, не подумавши взять заявление об уходе. А кто-то её надоумил…

— Никто не в праве увольнять работника без согласия профсоюзной организации! — грозил прокурор. — Где у вас решение месткома?

— Простите, — залепетал я, — но у нас пионерский лагерь… летний… Это сезонная вещь… Здесь не бывает месткома…

Тут прокурор сверкнул очами.

— Закон один для всех!

Он хлопнул мясистой лапой по толстым книгам в углу его стола и произнёс с невероятной силой:

— А закон — это ВОЛЯ ПАРТИИ!!!

Услышанное меня изумило. Да что же он такое говорит?! Я тут же вспомнил пушкинскую «Вольность»:

Владыки! Вам венец и тронДаёт закон, а не природа —Стоите выше вы народа,Но вечный выше вас закон…

Конечно, прокурор этот вряд ли Пушкина читал, но он же прокурор, и был, должно, «на юридическом факультете»… Ну там… римское право и проч. Как же так?

С годами изумление ослабевало. А когда уже в новое время пришлось мне прочитать секретные (в прошлом) документы, где политбюро ЦК ВКП(б) давало распоряжения верховному суду и генеральной прокуратуре о числе привлекаемых и даже о конкретных мерах наказания с конфискацией имущества и самой жизни, остатки изумления угасли.

Я и теперь, когда великой нашей революции минуло пятнадцать лет, а собственность ЧАСТНОГО ЛИЦА так и не сделалась СВЯЩЕННОЙ, всё вспоминаю своего прокурора. Смотрю в начальственные лица свободной демократической России и говорю себе:

«Ой, нет… Мой поселковый прокурор был не совсем дурак… Нет, нет — совсем был не дурак!»

Закон у нас — всё та же чья-то воля.

Post scriptum к законченной главе о поселковом прокуроре

Увы, не смог я удержаться и вот к законченной главе прилаживаю прибавление на ту же, как мне показалось, тему. Это просто высказывание одного российского лица, а чьё же именно, скажу потом. Высказывание вот какое:

— Мы удивляемся, что у нас нет предприимчивых людей, но кто же решится на какое-нибудь предприятие, когда не видит ни в чём прочного ручательства, когда знает, что не сегодня так завтра по распоряжению правительства его законно ограбят и пустят по миру. Можно принять меры противу голода, наводнения, противу огня, моровой язвы, противу всяких бичей земных и небесных, но противу благодетельных распоряжений правительства — решительно нельзя принять никаких мер.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});