Шрамы и песни (ЛП) - Кристина Золендз

Через несколько мгновений толпа разразилась криками и аплодисментами. А потом в динамиках прогремел глубокий смех Итана:

— Боже, Грейс, ты единственная об этом не догадывалась?

Улыбаясь Итану, я неохотно отстранился от губ Грейс. Потрясающий румянец окрасил ее щеки, ее губы были все еще приоткрыты, а дыхание было тяжелым, как и у меня. Тогда она открыла глаза: в них плескался страх и блестели слезы. Меня замутило и едва не вырвало. О чем, черт возьми, она подумала, что заставило ее так испугаться меня?

Она сорвала микрофонную гарнитуру и вымученно улыбнулась.

— Мне, эмм, нужно выпить… — сказала она сквозь стиснутые зубы. Она опустила взгляд вниз на свои руки и нежно приложила ладонь к моей щеке, затем посмотрела мне в глаза, в то время как из ее глаз текли слезы. — Шейн Макстон, я люблю тебя больше, чем когда-либо любила другого человека. — Убрав  пальцы с моей кожи, она повернулась ко мне спиной и спрыгнула с края сцены, направляясь в бар прямо к этому чертову сукину сыну Райану. Толпа все еще ликовала и аплодировала, наблюдая за тем, как она выпивает свой шот. Я поднял руки вверх высоко над головой и выставил ладони, чтобы народ стих. Заметив это, Алекс поднес пальцы ко рту и засвистел в свой микрофон — толпа немедленно замолчала.

Я нагнулся, поднял свой беспроводной микрофон и приложил его к самым губам:

— Я не закончил, Грейс. — Наблюдал за тем, как она взяла свой ​​второй напиток и застыла. — Посмотри на меня. По-настоящему посмотри на меня, Грейс, — сказал я.

Она медленно повернулась всем телом к сцене, крепко сжимая напиток пальцами, а ее взгляд продолжал изучать пол. Леа и Коннер оказались рядом с ней. Леа подняла подбородок Грейс, пока ее взгляд не остановился на мне.

Мне все еще был виден блеск слез в ее глазах, но я уже не мог остановиться, не сейчас.

— Я ждал, кажется, две тысячи лет, чтобы сказать тебе, как сильно я тебя люблю, и снова прикоснуться к твоим губам, — обратился я к ней. Толпа снова взорвалась криками, я передвинул гитару вперед и начал страстно и взволнованно играть: слова и музыка лились из самого моего сердца.

Я и не знал, что был потерян,

Пока ты не нашла меня.

И я ни разу не вкусил любовь,

Пока меня не коснулась твоя рука.

И я уже давно потерял себя

Меж губ твоих.

И вот теперь ты предо мной,

А мне нечем дышать.

До тебя я и не знал, что такое настоящий рай,

Ведь до тебя был кромешный ад.

Я не осознавал, насколько далеко заплутал,

Пока ты не вернула меня домой.

Девочка моя, я обещаю тебе:

Я знаю, твоя душа разбита,

Но я соберу все ее осколки воедино,

И ты снова станешь прежней.

Потому что без тебя, девочка моя,

Мое сердце разбито на куски.

С самого первого поцелуя  

Для меня существовала только ты.

И прежде чем я даже закончил песню, я спрыгнул со сцены и побежал к ней. Я осторожно взял ее лицо в свои руки, нежно вытирая слезы большими пальцами, и прижал к себе. Медленно наклоняясь к ней, я нежно поцеловал ее в губы.

Она зажмурилась, схватилась за мои руки, впиваясь ногтями в кожу. Боль пронзила мои руки.

— Пожалуйста, не будь Габриэлем. Только не будь Габриэлем, Шейн. Шейн, прошу, будь просто самим собой. Я не могу так больше, я этого не вынесу.

— Нет, нет, малышка. Грейс, это я, — прошептал я ей в губы. Я не мог сдержать слезы, которые жгли глаза и текли по лицу из-за моей бедной Грейс. — Перо, Села. Я дал тебе перо. Это и был мой подарок для тебя. Ты спрашивала меня, когда я спас тебя от Габриэля, ты была в коме. Перо из ангельского крыла.

Ее колени подогнулись, когда она обняла меня за шею, и ее тело содрогалось от рыданий. Я удержал ее в вертикальном положении и прижался своими губами к ее, ощущая соленый привкус наших слез.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя, — всхлипывала она около моих губ.

Я оторвал ее от пола и заключил в свои объятия, наши губы будто приковались, не отрываясь друг от друга. И так я вынес ее из бара, через центральный вход, и завернул к ее дому. Леа и Коннер вышли следом за нами и пытались спеть песню, которую я написал для нее, но эпически провалились. Коннер по пьяни путал слова, а голос Леа таак ужасно звучал и то и дело срывался, что я испугался за свои бедные уши.

Но кого это волновало? Ничего не имело значения до тех пор, пока мы не застыли друг перед другом в теплой, тускло освещенной спальне. Никого и ничего, только мы, стоящие лицом к лицу, впервые за долгие столетия видящие друг друга, впервые осознающие, кем на самом деле являемся. В ее серебряных глазах читался вопрос, но я покачал головой и обхватил ладонями ее лицо. В тот момент нам не требовались слова — обсудить все можно было и позже, в тот момент нас захватила дикость и первобытность. То, что помогло бы усмирить повисшее между нами напряжение, от которого даже воздух гудел, — огонь.

Мы изучали друг друга: каждое нервное окончание подрагивало от предвкушения, пульсируя от лихорадочного желания прикоснуться к ней. В груди сдавило, когда мои пальцы коснулись ее кожи, а она прильнула к моей ладони, давая понять, что она целиком и полностью моя. Просто непередаваемо. А потом она выдохнула мое имя:

— Шейн, — прошептала она, и я тут же сошел с ума.

— Грейс, — выдохнул я, медленно накрывая ее губы. — Ты, Грейс, ты — мой рай.

Господи, она стала моим раем, моими небесами, всем для меня. Всем.

Ее грудь вздымалась, теплое дыхание касалось моих губ, а руки крепче обхватили мою шею, притягивая к себе. Зарычав ей в рот, я углубил поцелуй, наши языки начали свой танец: ласкающий, жаждущий, пылающий любовью. Ее руки залезли мне под футболку и поднялись по груди; наши поцелуи стали отчаяннее и ненасытнее.

Для ее тела это будет первый раз, и я понимал, что должен быть нежным. Я понимал, что должен сдерживаться, и это меня убивало.

— Грей, клянусь быть максимально нежным, — прошептал я, проводя губами дорожку от линии подбородка до уха. Медлительные и нежные прикосновения вызывали дрожь в руках, все мое тело затрясло от страстного желания и попытки сдержаться.