Старый патагонский экспресс - Пол Теру

Второе: они держали цены на самом низком уровне. Они не давали чаевых и не покупали ничего дорогого. Они торговались на рынке еще неистовее, чем сами перуанцы, и приобретали томаты или фрукты исключительно за свою цену, не давая ни сентаво лишнего. Одно их присутствие можно считать верным признаком того, что здесь есть дешевые еда и крыша над головой. Они держатся все в одном районе в Лиме, они избегают Гуанкайо и кишмя кишат в Куско. Турист, когда прижмет, готов выложить любые деньги, потому что не собирается задерживаться здесь долго. Эти же люди иного сорта: они непрошибаемые скупердяи. Их влияние на Перу заметишь не сразу, и уж во всяком случае его нельзя считать благотворным, но, с другой стороны, может, так оно и лучше, чем модное стремление колонизировать все, что можно, роскошными отелями. Довод в пользу пятизвездочных отелей, якобы дающих работу местному населению, я считаю весьма двусмысленным. Ведь такие отели превращают целую нацию в отряд официантов и горничных — и не только в том, что касается работы.

Армия рюкзачников очень любит посещать всякого рода руины. Это один из пунктов, сделавших Куско таким привлекательным в их глазах. Я никак не возьму в толк, отчего руины так притягательны для этого племени. Они не археологи и к тому же, несмотря на их горячие возражения, даже не студенты. Из их разговоров я понял, что они находят некое духовное родство с солнцепоклонниками-инками и что-то вроде социальной общности, хотя на поверку последняя являлась чистым притворством, с нищими индейцами. Индейцы делают корзины и горшки и прядут шерсть, и эти занятия вызывают бешеный энтузиазм как истинный, так и напускной у их непрошеных друзей. Лишь в одном они не стремятся подражать индейцам — частом посещении храмов. Они игнорируют не только мессу — тогда как индейцы обязательно ходят на нее, — но и такие места паломничества, как католические монастыри или часовни. А ведь в монастырях есть что посмотреть. Кроме традиционных икон и украшений, во многих демонстрируются впечатляющие коллекции приспособлений для самобичевания и пыток, практиковавшихся святой инквизицией. Чего стоит один венец из колючей проволоки, которым пытали лимских святых Каталину и Розу! Но бородатые флибустьеры, именующие себя студентами, не обращают внимания на монастыри. Зато они не поленятся отшагать шесть миль по горной дороге, задыхаясь от нехватки воздуха, чтобы взглянуть на крепость Саксахуаман, чьи очертания похожи на клыки пумы. Или будут восторгаться амфитеатром Кенго с его мрачным внутренним алтарем («Полный улет!») или кипящим источником в усыпальнице Тамбо-Мачау еще дальше в горах. Туристы попадают сюда на автобусах. Это же племя иное, оно пользуется дорогой инков, тропой, проходящей над самыми головокружительными обрывами к северу от Куско. Они являются сюда не для того, чтобы повторять путь испанцев, но чтобы жить среди последних из племени инков. Для них это по-прежнему город инков. И та же площадь Оружия знаменита не двумя грандиозными храмами, а тем, что именно здесь во время исполнения своих мрачных обрядов инки выставляли на всеобщее обозрение мумии, хранившиеся в Храме солнца. Их не трогает тот аргумент, что Храма солнца давно не существует: ведь от него остались камни, и они пошли на постройку собора Святого Доминика. Любое здание, построенное здесь испанцами, когда-то являлось зданием инков, испанские дороги были проложены инками, а самые большие особняки были дверцами инков.

Я не носил ни бейджика туриста, ни рюкзака флибустьера. Я шел по лезвию ножа между этими племенами и в итоге прибился к компании мексиканцев, которые считали себя туристами, но из-за внешнего вида их принимали либо за хиппи, либо за местных.

— Вот посмотри на меня как следует, Пол, — попросил один из них как-то вечером. — Разве я похож на местного?

— Ни капельки, — ответил я.

— Но тогда что со всеми этими людьми? Я и двух дней не пробыл в Куско, а меня уже останавливают на улице, чтобы спросить дорогу! Нет, с меня хватит, еще два таких дня, и я возвращаюсь в Мексику! Там тоже бывает грязно, но не так грязно, как здесь.

На следующий вечер в сумерках мы с мексиканцами отправились немного прогуляться по переулкам Куско и забрели в какой-то мрачный двор. Его окружали темные низкие постройки, на веревке сушилось какое-то тряпье. Тощий щенок подошел к луже и стал громко лакать воду, огромный толстый индюк возмущенно забормотал и забулькал на нас, а на скамейке сидели две индейские женщины и пили темное пиво из пластиковых стаканчиков.

— Я слышу музыку! — заявил один из мексиканцев. С радостной улыбкой он двинулся на звук: тот шел из темного провала двери сбоку от нас. Он сунулся было внутрь, но тут же выскочил: — Типичный бар.

— Может, зайдем? — предложил я.

— Там даже сесть не на что, — ему явно хотелось поскорее отсюда уйти. — Лучше я выпью пива в отеле.

И все трое мексиканцев ушли. Я же заглянул внутрь и тут же понял, почему они так торопились. Бар напоминал мрачную пещеру с низким потолком, едва освещенную шестью тусклыми лампами. В этом зловещем освещении я разглядел индейцев, пьяно улыбавшихся друг другу и хлебавших темное пиво из облупленных кружек. Зал имел форму изогнутой лохани. В одном конце старик и совсем маленький мальчишка играли на непонятных струнных инструментах, мальчик тоненьким голоском пел что-то на кечуа. В другом конце лохани неопрятная толстуха жарила мясо на открытом огне — дым застилал все помещение. При этом она управлялась голыми руками: бросала мясо на угли, переворачивала, поднимала, чтобы проверить, готово ли оно, а затем хватала готовые ломти и бросала на блюдо. Прямо возле очага лежал практически голый младенец не больше шести месяцев от роду, он скорее походил на живую игрушку. Я увидел вполне достаточно и повернулся, собираясь уйти, но ко мне подошли трое мужчин.

— Вот, присядь, — сказал один из них по-испански и освободил место на скамье.

Он тоже пил темное пиво. И очень хотел, чтобы я тоже попробовал. Я сказал, что уже пробовал его в Гуанкайо. Он сказал, что здесь другой сорт. Но я не почувствовал никакой разницы. Это был все тот же отвратительный вкус горелого овса.

— Оно похоже на африканское пиво, — сказал я.

— Нет! — воскликнул он. — Это хороший сорт!

Я заказал себе бутылочного пива и представился, предпочтя солгать и назваться учителем. По крайней мере, этим людям проще было объяснить, что учитель учит, нежели то, что писатель пишет. Невозможно описать такую профессию, как писатель. Моя хитрость обычно удается, и необычная профессия не повергает окружающих в ступор, но зато вызывает определенное уважение и позволяет превратить беседу в интервью. Учителю географии извинительно совать свой нос куда угодно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});