Стивен Эриксон Кузница Тьмы - Карбарн Киницик

Зверь помедлил и оглянулся, прижимая уши и скашивая глаза.

- За неловкость зрения, друг, называю тебя Провидением. Слишком длинное выйдет имя для такой шелудивой твари? Да ладно. Извращения меня веселят, кроме чрезмерных. Я славен громким хохотом над подобными вещами. Можешь присоединиться, если угодно. Но я окликнул тебя не ради новых имен, друг, а чтобы сказать: я устал и голоден, в мешке рыба или две, и я вижу вокруг некие полезные травы. Буду краток, ведь тебе уже не терпится: мы устроим стоянку на подходящей поляне или вырубке в лесу, что слева. Ну, выглядывай нам подходящее местечко.

Пес продолжил трусить вперед; Гриззин улыбнулся и пошел следом.

Вскоре пес нырнул под деревья и пропал из вида.

Азатенай пожал плечами, не ожидая возвращения животного. Впрочем, он был благодарен и столь краткому содружеству. Подумалось, что имя подобрано правильно, за быстротечность знакомства.

Тварь вдруг снова показалась, мотая хвостом.

Гриззин встал и прищурился: - Неужели ты разгадал мое желание? Поза услужливая, но ближе не спешишь. Ладно, покажи место для сна, покажи наконец-то, что Провидение на меньшее не разменивается.

Он сошел с дороги. Зверь развернулся и потрусил в лес.

Невдалеке нашлась поляна с густой и мягкой травой, в центре почерневшие камни окружали место старого костра.

Гриззин вышел на свет и встал около кострища. Положил мешок. - Ты изменил тему ночной беседы, друг, - сказал он псу, лежавшему у камней. - Я предвкушал удовольствие недопонимания, отважившись взойти на высоты честности и вымолвить потрясающие признания. Но теперь я боюсь, что блохи разнесут мою историю, так что буду уклончив. Еще более боюсь я соревноваться с тобой в остроте ума, о Провидение, и проиграть. Ну, полежи, пока я собираю деревяшки, траву и так далее. Ночью будет пир, потом мы вычистим зубы рыбьими косточками и освежим дыхание ветками горького можжевельника. Что, что?

Но пес уже уснул, дергая ногами, словно плавал во сне.

Хиш Тулла смотрела, как Грип Галас осторожно усаживается в седло. Встретив ее взгляд, он кивнул. Всадники выехали из тесного двора - Хиш во главе - и пригнулись под тяжелым сводом ворот. Извилистая улица была перегорожена несколькими такими воротами, у каждых стояла стража, скрывая лица под забралами.

Река, может быть, и затихла, но поток страха остался. Она подумала: сколь многие из встреченных стражников принадлежали прежде к Легиону Урусандера? Вопрос верности повис над каждой улицей, осадил знать за высокими стенами. Вопрос прежних обид смущал Хиш, ведь они кажутся столь эфемерными. Если в знак признания заслуг перед государством солдаты желают золота и земель... это легко можно устроить. Переговоры и достойные награды вместо вражды. Но все не так просто. Насколько она могла понять, солдаты желают чего-то еще, для них монеты и земли - лишь внешнее выражение.

Возможно, нужно лишь встретиться взорами на одном уровне, словно права рождения не значимы. Громко похвалить. Но известные ей похвалы не сработают. Государство из одной знати быстро развалится. Без слуг и работников - горшечников, портных, плотников и поваров - цивилизация не станет функционировать. Но не такого мира желают отставные солдаты. Им нужно кое-что личное - возвышение профессии на уровень значимости, равный аристократии.

Именно это ее и тревожило. У солдат уже есть способы, умения нести насилие и реализовать угрозы. Сдаться, швырнуть им богатства и земли означает подкормить сады алчности и дерзости. Но аристократия уже хорошо знакома с ядовитыми плодами таких садов.

Положение, привилегии налагают обязанности. Нет сомнений, защита государства - тоже великая ответственность. Но защита от кого? Когда все враги за границами побеждены, кто встает на их места? Те, что внутри границ. Армия - кулак, поднятый для удара; но пальцы и волю нельзя сжимать бесконечно. Армия создана для удара, и она должна ударить.

Бедняги-отрицатели умирают в лесах и на холмах, но они - самые слабые из верующих. Как скоро Легион ударит по монастырям, подожжет храмы и обители? Кто сможет взирать на свет пожаров, не пугаясь? В пределах Куральд Галайна никто не защищен от армии, созданной ради обороны государства.

Она подумала о знати как противовесе Легиону Урусандера. "Но мы жалкие образчики, если честно сказать. Деремся меж собой, стремимся занять положение выше соседского, плюемся ядом в сторону тех, что стоят рядом с Матерью Тьмой, как будто споры о правосудии и собственности не сворачиваются творогом на губах!" Ох, что за жалкая сумятица, и во многих аспектах виновата сама знать. Если солдат должен рисковать жизнью, то ради стоящих благ: семьи, развития, уюта и достатка. Но когда поперек благ выкопана канава и многим приходится вылавливать оттуда жалкие объедки, тогда как другие процветают благодаря жертвам солдата... не удивительно, что чешутся покрытые шрамами руки.

Они скакали по аристократическому району, по чистым мостовым, мимо резных ворот, карет из черного дерева и откормленных лошадей. Здешние слуги сгибаются под тяжестью не им принадлежащих, не для них предназначенных вещей. А богачи прогуливаются - хотя в меньшем, нежели обычно, числе - в окружении охраны, как обычно, довольные и равнодушные ко всему, что вне их круга. Сама она бывала в бедных кварталах, повидала нищету и болезни, разрастающиеся в атмосфере пренебрежения. Но среди ее знакомых таких смельчаков мало.

Было бы легко укорять обитателей трущоб за грязь, видеть в разрухе симптом моральной слабости и духовного падения - даже доказательство врожденного неравенства и привилегий крови. Так бывает с лошадьми, скажут заводчики: клячи тянут жилы, таща нагруженные телеги, их бока украшены рубцами от кнута, боевые кони видят лишь залитые кровью и грязью поля, пока верхние уровни города подставляют отмытые мостовые ухоженным копытам в железных подковах. Ну разве не естественный порядок вещей?

Она же начала сомневаться. Слишком приятны эти допущения. Слишком выгодны предрассудки. Слишком жестоки суждения. Канавы становятся все глубже, взгляды через провал все суровее. В эти дни привилегированные имеют причину бояться, а обездоленные выражать правое негодование.

Но Легион Урусандера не пытается преодолеть разрыв. Он встал в стороне, ища выгод лишь для себя. Теперь его солдаты хватают оружие, чтобы забрать отсутствующее у бедных и незаслуженное у богатых.

Да, она первой готова высмеять слова о тяжком труде знати. Задачи руководства бессмысленны без руководимых, без работников с опущенными долу глазами - любой день не отличим от любого дня, следующая жизнь будет такой же, как нынешняя. Она понимает, что рождена богатой землевладелицей, что наследие выковало ее взгляды на мир и народ - особенно на обитателей трущоб, горбящихся в тумане страха, преступления и ничтожества. Понимает - и бессильна.

Приблизившись к мосту, они заметили большую группу аристократов. Хиш различила среди них Аномандера - серебристые волосы, наследие Матери.

Грип Галас подъехал ближе. - Миледи, я неуместен в вашей компании, и слова мои не порадуют господина.

- Тем не менее, сир.

Он колебался. Хиш Тулла поморщилась: - Грип Галас, давно ли вы служите своему лорду?

- Со дня его рождения, миледи.

- И как вы расцениваете привезенные вести?

- Как недолжное омрачение дня, миледи. Они ведь скачут на праздник.

- Думаете, ваш господин не ведает о беспорядках за городом? Вечером он будет скакать среди дыма и пепла.

- Миледи, отрицатели - ложная цель. Легион лишь расчищает поле. Они намерены ввести Урусандера в Палату Ночи. Хотят, миледи, второго трона.

Она всматривалась в него, похолодев от простоты утверждений.

Чуть запнувшись, Грип продолжил: - Не знаю, насколько господин осведомлен о ситуации. Не знаю, исказит ли мой доклад радость от свадьбы брата. У всех у нас мало приятных воспоминаний, а я готов испортить еще одно.

- У всех ли мало, Грип Галас?

Заданный мягким тоном вопрос явно показался старику пощечиной. Он отвел глаза, хмурясь. Хиш Тулла ощутила, что между ними усугубилась неловкость. Он столь неохотно согласился на требование Орфанталя ехать вначале к ней - он, слуга, телохранитель, чья жизнь подчинена чужим привилегиям. Такова основа любой цивилизации, грубая и нечестная сделка. Ей стало плохо от внезапно нависшего чувства вины.

Грип сказал: - Миледи, вокруг слишком много забот, к чему мучить себя мыслями? Многие мысли только умножают проблемы. Птица строит гнездо, кладет яйца, кормит и защищает птенцов - и всё без единой мысли.

- Мы птицы, Грип?

- Нет. Гнезда наши вечно малы или неудобны, а птенцы раздражают каждым писком. Деревья дают мало тени, дни слишком коротки или слишком длинны. Еды не хватает, или она несвежая... а жена, что ни утро, выглядит всё страшнее.

Она потрясенно поглядела... и взорвалась смехом.

Мужчина удивленно покачал головой. - Я не жду, что господин будет думать обо мне. Мы должны заботиться о себе сами, вот единственная достойная сделка.