Люди сороковых годов - Алексей Писемский

Там тоже происходил по поводу повести разговор между Вихровым и прокурором.

- Это не мудрено, что вас за эту вещь сослали, - говорил сей последний.

- А что же? - спросил Вихров.

- То, что тут все подламывается: и семейство и права все, - говорил прокурор.

- Не слушайте, пожалуйста, Вихров, никого из них и читайте далее; они оба в литературе ничего не смыслят, - перебила его Юлия.

- Ты-то больше смыслишь, - возразил ей инженер, уже от досады сидя не на стуле, а у себя на столе, и болтая сильно ногами.

- Конечно, уж больше твоего! - произнесла Юлия.

Вихров начал снова свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул на сестру и даже делал ей знак головой, но она как будто бы даже и не замечала этого. В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты и все время ее чтения ходил по зале, желая перед сестрой показать, что он даже не в состоянии был слушать того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык так помногу выслушивать чтения повестей.

Вихров, наконец, заметил все это и остановил чтение свое. Он нарочно потом несколько времени молчал и ждал мнения своих слушателей.

- Какая чудная вещь! Превосходная! - проговорила, наконец, Юлия.

Прокурор при этом только усмехнулся.

- А вам она не понравилась? - обратился к нему Вихров.

- Не то, что не понравилась, - отвечал Захаревский, пожимая плечами, но она произвела на меня тяжелое, нервное и неприятное впечатление.

- Что же, тебе какое надобно впечатление? - перебила его сестра. - Если уж ты так хлопочешь о спокойствии, так не читай, а пей вот лучше эту воду с сахаром.

- Но я другое же читаю, и на меня не производит такого неприятного впечатления.

- На тебя все решительно производит бог знает какое впечатление, говорила Юлия, - ты и "Бедных людей" Достоевского не мог дочитать и говорил, что скучно.

- Конечно, скучно, - подтвердил правовед.

- Ну да, для тебя, пожалуй, и Акакий Акакиевич Гоголя покажется скучным; в жизни ты ему посочувствуешь, а в книге он тебе покажется скучен.

- Нет, мне многое кажется не скучным, - возразил прокурор, как бы обдумывая каждое свое слово. - Вот я недавно читал одну вещь, которую мне товарищи прислали и которая, конечно, никогда не печатается; это "Сцены в уголовной палате" Аксакова[101], - это точно что вещь, которая заставит задуматься каждого.

- Это потому, что ты сам сидел в этой уголовной палате, - возразила ему опять Юлия, - а жизни и души человеческой ты не знаешь, женщин - тоже.

Вихров очень хорошо видел, что прокурор никак не мог добраться до смысла его повести, а потому решился несколько помочь ему.

- Вы, как вот видно из ваших последних слов, признаете важность повести, рассказов и сцен, написанных о общественным значением, с задней мыслью, как нынче осторожно выражаются критики.

- Признаю, - отвечал прокурор.

- Так это же значение имеет и моя повесть; она написана в защиту нрав женщины; другая моя повесть написана против крепостного права.

- Но каким же образом вы обстоите права женщин, если напишете несколько возмутительных сцен.

- А как же "Сцены в уголовной палате" могут действовать на наше законодательство?

- Да тут прочтут и поймут сразу, что там за нелепость происходит.

- И меня прочтут и поймут, что тут ужасные вещи происходят.

- Ну, а потом - что же? Для уголовных дел можно издать новые законоположения.

- А потом - то, что улучшатся нравы: общество доведется до сознания разных его скверностей, с которыми оно прежде спокойно уживалось.

Прокурор все-таки остался еще не совсем убежден; его по преимуществу возмущало то, что повесть производила на него неприятное впечатление.

- Я вот читаю Гоголя, но он не производит на меня такого неприятного впечатления, а между тем до какой степени он осмеивает наши нравы.

- Очень просто, потому что там вы читаете комедию. Писатель двоякое впечатление производит на публику - или комическое, или трагическое. В первом случае его цель, чтобы публика хохотала до упаду, а во втором, чтобы плакала навзрыд. Еще в древних риториках сказано, что трагедия должна возбуждать в зрителях чувство ужаса и сострадания.

- И трагическое впечатление гораздо возвышеннее, чем комическое, подхватила Юлия.

Прокурор на это пожал только плечами. Он все-таки еще вполне не убедился.

Что касается до инженера, то он молчал и как бы собирался с силами, чтобы грознее разразиться над произведением моего героя.

- Вы говорите, - начал он наконец, обращаясь к Вихрову и придавая мыслящее выражение своему лицу, - что все это пишете затем, чтобы исправить нравы; но позвольте вас спросить, начну в этом случае примером; заведу ли я на улицах чистоту и порядок, если стану всю грязь, которая у меня дома, выносить и показывать всем публично? Напротив, чистота только тогда будет заведена, если я весь сор буду прятать куда-нибудь к стороне; так и нравы: людей совершенно добродетельными сделать нельзя, но пусть все это они делают только поскромнее, поосторожнее, - тогда и нравы улучшатся.

- Хорошо исправление нравов!.. - проговорил Вихров, улыбаясь.

- Ну, уж это что ж! Какое исправление, - подтвердил и прокурор.

- Это не улучшение, а ухудшение, напротив; он иезуитизм хочет ввести во всех, - подхватила Юлия.

Инженер немного сконфузился; он сам понял, что немного проговорился, но в глубине души своей, в самом деле, думал так.

- Ваша повесть, - продолжал он, уже прямо обращаясь к Вихрову, - вместо исправления нравов может только больше их развратить; я удивляюсь смелости моей сестрицы, которая прослушала все, что вы читали, а дайте это еще какой-нибудь пансионерке прочесть, - ей бог знает что придет после того в голову.

Юлия в этом случае никак не могла уже, разумеется, заступиться за Вихрова; она только молчала и с досадою про себя думала: "Вот человек! Сам бог знает какие вещи говорит при мне, совершенно уж не стесняясь, - это ничего, а я прослушала повесть - это неприлично".

- Что же ей может прийти в голову? - возразил Вихров. - Я все пороки описываю далеко не в привлекательном виде.

- Но достаточно, что вы говорите об них, называете их.

- Если не называть пороков и не говорить об них, так и писать решительно будет нечего.

- Ах, мало ли, боже мой! Написан же "Монте-Кристо" без пороков! договорился наконец инженер до своего любимого романа, в котором ему по преимуществу нравилось богатство Монте-Кристо, который мог жить, кутить и покупать всевозможные вещи: все это ужасно раздражительно действовало на воображение инженера.

- У вас, я вижу, один вкус с mademoiselle Прыхиной, - проговорил не без досады Вихров.

- Именно с Прыхиной, - подтвердила и Юлия насмешливо.

- Черт знает, кто такая там Прыхина, а я говорю, что я сам думаю и чувствую, - произнес инженер.

Вихров, видя, что конца не будет этим спорам и замечаниям, свернул свою тетрадку и раскланялся со всеми, и как Виссарион ни упрашивал его остаться ужинать, и как Юлия ни кидала на него пламенные взгляды, он ушел. Душевное состояние его было скверное, и не то, чтобы его очень смутили все эти отзывы: перебрав в голове слышанные им мнения об его произведении, он очень хорошо видел, что все люди, получившие университетское образование, отзывались совершенно в его пользу, - стало быть, тут, очевидно, происходила борьба между университетским мировоззрением и мировоззрением остального общества. Главным образом его возмутило то, что самому-то ему показалось его произведение далеко не в таком привлекательном свете, каким оно казалось ему, когда он писал его и читал на первых порах. "Да, все это - дребедень порядочная!" - думал он с грустью про себя и вовсе не подозревая, что не произведение его было очень слабо, а что в нем-то самом совершился художественный рост и он перерос прежнего самого себя; но, как бы то ни было, литература была окончательно отложена в сторону, и Вихров был от души даже рад, когда к нему пришла бумага от губернатора, в которой тот писал:

"До сведения моего дошло, что в деревне Вытегре крестьянин Парфен Ермолаев убил жену, и преступление это местною полициею совершенно закрыто, а потому предписываю вашему высокоблагородию немедленно отправиться в деревню Вытегру и произвести строжайшее о том исследование. Дело сие передано уже на рассмотрение уездного суда".

Вихрову в этом поручении, сверх того, было приятно и то, что он тут будет иметь дело с убийцею и станет открывать пролитую кровь человеческую. Он в тот же вечер пошел к Захаревским, которых застал всех в сборе, и рассказал им о своем отъезде. Известие это, видимо, очень испугало и огорчило Юлию.

- Но долго ли же вы пробудете на этом деле? - спросила она.

- Не знаю, пожалуй, и месяц провозишься! - отвечал Вихров.