Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

Тем временем отчаяние Луция Котты становилось все более заметным. Поэтому никого не удивило, когда суд, собравшись на следующий день, сообщил, что Луций Аврелий Котта предпочел добровольно отправиться в изгнание, не дожидаясь неизбежного обвинительного приговора. Эта уловка, по крайней мере, давала возможность забрать большую часть своего имущества с собою в изгнание. Если бы Котта дождался приговора и был осужден, его достояние было бы конфисковано по суду и последующее изгнание трудно было бы вынести из-за отсутствия средств.

Это было неудачное время для ликвидации капитальных владений. Пока колеблющийся Сенат и комиции были поглощены созерцанием действий Квинта Вария, деловые круги держали нос по ветру и уловили нечто скверное, а потому приняли надлежащие меры. Деньги немедленно прятались, долговые расписки упали в цене, мелкие группы коммерсантов собирались на экстренные собрания. Мануфактурщики и торговцы привозными предметами роскоши обсуждали вопрос о возможном введении налога на их товары в случае войны и строили планы, как исключить их продукцию из числа товаров, необходимых для военных целей.

Не произошло никаких событий, способных убедить Сенат в том, что объявление войны марсами было подлинным. Не поступало никаких сообщений о движущейся армии, а также о каких-либо военных приготовлениях среди италийских народов. Беспокоило только то, что Сервий Сульпиций Гальба, претор, посланный разобраться в обстановке на юге полуострова, до сих пор не вернулся в Рим. К тому же от него не поступало никаких вестей.

Комиссия Вария действовала все активнее. Луций Кальпурний Бестия был осужден и отправлен в изгнание, собственность его была конфискована; то же произошло с Луцием Меммием, который отправился на Делос. В середине января к суду был привлечен Антоний Оратор. Он произнес столь блестящую речь и удостоился таких приветствий толпы на Форуме, что присяжные благоразумно оправдали его. Разозленный таким переменчивым поведением, Квинт Варий отплатил тем, что обвинил в измене принцепса Сената Марка Эмилия Скавра.

Скавр явился в суд, одетый в toga praetexta, излучая устрашающую ауру своего dignitas и auctoritas. Вовсе не имея намерений отвечать на обвинения, Скавр с безразличным видом выслушал Квинта Вария (который сам каждый раз представлял обвинение), огласившего длинный список вредоносных действий Скавра в пользу италиков. Когда Варий наконец закончил, Скавр обратился не к присяжным, а к толпе.

— Вы слышали это, квириты? — прогремел он. — Полукровка из Сукрона, что в Испании, обвиняет Скавра, принцепса Сената, в измене! Скавр отклоняет это смехотворное обвинение! Кому из нас вы верите?

— Скавр, Скавр, Скавр! — скандировала толпа.

Присяжные в полном составе усадили Скавра на плечи и с триумфом пронесли вокруг Нижнего Форума.

— Какой идиот! — говорил позже Гай Марий Скавру. — Неужели он и вправду думал, что может обвинить тебя в измене? Поддерживают ли его всадники?

— После того как всадники осудили бедного Публия Рутилия, я подумал, что они смогут осудить любого, если только им представится возможность, — ответил Скавр, поправляя тогу, которая пришла в некоторый беспорядок после чествования.

— Варию следовало бы начать кампанию против более опасных консуляров с меня, а не с тебя, — сказал Марий. — Когда уехал Марк Антоний, появились серьезные признаки такого поворота событий. Теперь путь для этого закрыт наверняка! Могу предсказать, что Варий на пару недель поубавит свою активность, а затем начнет снова — с менее важных персон. Бестия не в счет, всем известны его волчьи повадки. И бедный Луций Котта не получил тех оплеух, что ему положены. Аврелии Котты сильны, но не любят Луция. Им по душе дети его дяди Марка Котты, рожденные от Рутилии. — Марий умолк, брови его непроизвольно задвигались. — Конечно же, реальное уязвимое место Вария — то, что он не римлянин. Я римлянин. Ты — тоже. Он — нет. Он не понимает этого.

Скавр не клюнул на наживку.

— Этого не понимают ни Филипп, ни Цепион, — сказал он презрительно.

* * *

Месяца, который выделили Силон и Мутил на мобилизацию, оказалось достаточно. Однако к концу его ни одна из италийских армий не выступила, и произошло это по двум причинам. С первой Мутил согласился, а вторая приводила его в отчаяние. Переговоры с предводителями Этрурии и Умбрии шли черепашьими шагами, и никто ни в военном, ни в большом совете не хотел начинать наступление, пока не будет иметь представление, к каким результатам оно может привести. Это Мутил мог понять. Но кроме того, всеми владело странное нежелание выступать первыми — не из трусости, а от застарелого многовекового благоговейного страха перед Римом, и вот это Мутил понимать отказывался.

— Давайте подождем, пока Рим не сделает первый шаг, — сказал Силон на военном совете.

— Давайте подождем, пока Рим не сделает первый шаг, — сказал Луций Фравк на большом совете.

Узнав о том, что марсы передали Сенату документ с объявлением войны, Мутил пришел в бешенство, решив, что Рим сразу же объявит мобилизацию. Но Силон ни в чем не раскаивался.

— Это нужно было сделать, — утверждал он. — Есть законы войны, но есть и законы, определяющие каждый аспект человеческого поведения. Рим не сможет заявить, что не был предупрежден.

Следуя этой логике, Мутил не сумел бы ни сказать, ни сделать ничего, что заставило бы его коллег — италийских вождей — изменить свое мнение: Рим должен рассматриваться как страна, первой совершившая агрессию.

— Если мы двинемся сейчас, мы перебьем их! — кричал Мутил на военном совете.

В то же время и с теми же словами его представитель Гай Требатий выступал на большом совете.

— Вы же понимаете, что чем больше времени мы дадим Риму на приготовления, тем меньше вероятность нашей победы! Тот факт, что никто в Риме не получает никаких известий от нас, является самым большим нашим преимуществом! Мы должны выступить! Мы должны выступить завтра! Промедлив, мы проиграем!

Но все остальные, кроме самнита Мария Игнация, коллеги Мутила по военному совету, с серьезным видом качали головами. Не поддержал Мутила и Силон, хотя и признал внутреннюю его правоту.

Как ни настаивали самниты, ответ оставался неизменным: выступить первыми было бы неправильно.

Побоище в Аскуле также не произвело должного впечатления. Глава пиценов Гай Видацилий отказался послать в город гарнизон для отражения ответных мер Рима. Ответные меры римлян будут приняты не скоро или же, по его мнению, их может не последовать вовсе.

— Мы должны выступить! — снова и снова призывал Мутил. — Крестьяне говорят, что это нужно сделать в течение зимы. Нет причин откладывать войну до весны! Мы должны выступить!

Но выступать не хотел никто, и никто не двинулся с места.

Первые признаки бунта были замечены среди самнитов. Никто не рассматривал событие в Аскуле как восстание: город просто устал терпеть гнет и отомстил. Самнитское же население, достаточно многочисленное в Кампании и сильно перемешавшееся с римлянами и латинянами, в течение нескольких поколений накапливало недовольство. Теперь оно вылились в восстание.

Сервий Сульпиций Гальба доставил о нем первые конкретные сведения, явившись в Рим в феврале, потрепанным и без свиты.

Новый старший консул, Луций Юлий Цезарь, сразу же созвал Сенат — выслушать сообщение Гальбы.

— Я был узником в Ноле в течение шести недель, — поведал Гальба притихшей палате. — В мои намерения не входило посещение Нолы, но поскольку я находился поблизости, а в Ноле имеется многочисленное самнитское население, в последний момент я решил завернуть туда. Остановился у одной старой женщины, матери моего лучшего друга — римлянки, разумеется. И она рассказала, что в Ноле творятся странные вещи. Римлянам и латинянам стало вдруг невозможно покупать на рынке товары, даже продукты! Ее слугам пришлось на повозке отправиться в Ацерру за припасами. Когда мы шли по городу, вид моих ликторов и солдат вызывал у толпы крики и шиканье.

Гальба был подавлен, не без оснований опасаясь, что повесть о его приключениях окажется не слишком воодушевляющей.

— Ночью, после моего прибытия в Нолу, самниты закрыли городские ворота и полностью заняли город. Все римляне и латиняне были арестованы и находились в своих домах под охраной. Самниты стояли у всех входов и выходов. И там я оставался до тех пор, пока принимавшей меня женщине не удалось три дня назад отвлечь внимание стражи от задних ворот, так что мне удалось выскользнуть из дома. Одетый самнитским торговцем, я сумел бежать через городские ворота прежде, чем была послана погоня.

Скавр наклонился вперед:

— Видел ли ты кого-нибудь из начальников во время твоего заключения, Сервий Сульпиций?

— Никого, — ответил Гальба. — Я разговаривал только со стражниками у главных дверей.