Оркестр меньшинств - Чигози Обиома

историю, истории их соседей и знать: за все приходит наказание, за любое действие, за любое небрежно оброненное слово, любую нечестную сделку, любую несправедливость. За всякое зло приходит возмездие.

Человек, ты берешь собственность соседа со словами: «Ой, да он ничего и не заметит!» Так вот, поберегись. В один прекрасный день он может застать тебя за воровством и потребовать справедливости. Человек, ты ешь то, что не сажал? Поберегись. В один прекрасный день оно может подействовать на тебя как слабительное. Каждый человек должен услышать это. Говорите об этом на рыночных площадях, в магистратах, на улицах больших городов. Говорите об этом в школах, на собраниях старейшин. Говорите об этом дочерям великих матерей, чтобы они могли рассказать своим детям. Говори, мир, говори! Говори им: в конце наступит расплата. Они должны повторять это, как гимн. Они должны говорить об этом с верхушек деревьев, с горных вершин, с гребней холмов, на берегах рек, на базарах, на городских площадях. Они должны повторять это снова и снова, и в конечном счете не важно, как долго придется ждать. Расплата. Непременно. Наступит.

Духи-хранители человечества, все, кто приходит в суд Бечукву, чтобы свидетельствовать, говорите! А если они усомнятся в ваших словах, то скажите им, пусть посмотрят на моего хозяина: он все эти годы так отчаянно взывал о справедливости, так громко, что теперь она была дарована ему. И теперь его враг лежал на полу, а он сидел на стуле. У этого вечера было поразительное сходство с тем днем на Кипре, когда сумасшедший турок искалечил ему лицо. Только на сей раз части уравнения были переставлены местами. Выяснение отношений происходило между моим хозяином, человеком с оружием и несгибаемой волей, и Джамике, человеком, который, если и имел какие-то силы, казалось, не собирался их использовать. У него не было оружия, и он ничего не предпринял против своего мучителя. Он после долгой молитвы начал размахивать рукой в воздухе, другую положил на свой окровавленный рот и запел: «Спасибо тебе, Господи. Спасибо тебе, Господи. Аминь. Аминь. Аминь».

Джамике сел, и кровь с лица потекла на его шею, рубашку. Мой хозяин подал ему какую-то тряпку, чтобы вытереться, но Джамике не взял ее. Эгбуну, казалось, Джамике понял, что время расплаты наступило. Вероятно, это понимание заставило его открыть рот, чтобы заговорить. Он закрыл его, не сказав ни слова, покачал головой, щелкнул пальцами.

– Брат Чинонсо-Соломон, я прошу прощения за все, – сказал он. – Господь простил меня. Простишь ли меня ты?

– Я хочу, чтобы ты сначала прочел все это, – ответил мой хозяин. – Ты должен знать, что случилось со мной, чтобы ты знал, за что просишь прощения, а я мог подумать, прощать ли тебя. Сначала ты должен прочесть. Ты должен прочесть. Должен закончить.

– Хорошо, – согласился Джамике.

Мой хозяин взял письмо, ткнул пальцем в строку на второй странице и сказал:

– Продолжай отсюда.

Джамике кивнул, взял листок рукой, не запятнанной кровью, поднес близко к лицу и начал читать:

Медсестра пасачуствовала мне, когда я рассказал ей обо всем, что со мной случилось. Она даже заплакала. Глаза у нее были очень красные. Она отвела меня в ресторан, купила мне еды и всяких штук вроде пирожного и колы. Потом она сказала, что зафтра приедет за мной и отвезет в другой город на кипре который называется Грине. Чтобы мы там нашли работу. По сути, чтобы надолго. Она знала по турецкому эта женщина. По сути, к тому же очень хорошо знала. Эта женщина дала мне надежду. Очень большую надежду. Вот почему я позвонил тебе в тот день, если ты еще помнишь. Я не звонил тебе так долго, потому что боялся, что тебе скажу. но наконец позвонил вот поэтому. Я тебе сказал все будет хорошо благодаря этой женщине. Еще я тебе рассказал об острове, что все деревья здесь были спилены. Мамочка на следующий день она приехала. Так вот это было когда мы с моим другом уже нашли место где нам жить в этом городе лефкоша. Медсестра отвезла меня в город гирине, где представила хозяину казино. Человек сказал, что возьмет меня. Он по сути сказал, что я могу начать на следующий день. Я был очень рад мамочка. По сути я был так рад, что благодарил и благодарил эту женщину. Я понастоящему поверил, что ее послал господь. Правда, послана господом.

В этот момент мой хозяин заметил, что стало темно и он видит перед собой лишь очертания человека, который с трудом пытается разобрать написанное. С электричеством случился очередной перебой. И мой хозяин дал знак Джамике остановиться и вышел на прилегающий к дому участок, где располагалась кухня – навес, а под ним старые шкафы, почти черные от сажи. Кухню с ним делил один из жильцов дома, который сейчас стоял, нагнувшись над плитой в углу, заглядывал в кипящую кастрюлю, освещая ее фонариком. Мой хозяин не разговаривал с этим человеком, который два дня назад придирался к нему по поводу чистоты на общей кухне, когда он, голодный, прибежал из своего магазина. Тогда он пошел в магазин рядом с домом, купил лапшу «Индоми» и яйца, приготовил лапшу, сделал яичницу. В спешке он оставил скорлупу у плиты. Сосед увидел мух, собравшихся над скорлупой, почувствовал запах от остатков яиц. В ярости сосед постучал в его дверь и учинил ему выговор, пригрозив сообщить о нем хозяину.

И теперь мой хозяин прошел мимо этого человека, взял спички и поспешил к себе. Потому что ему пришло в голову, что Джамике может уйти. Он обнаружил, что Джамике сидит, как прежде, обхватив себя руками, в почти полной темноте, и в комнате слышны только его дыхание и урчание в животе. Моего хозяина тронуло поведение Джамике, то, как он отдался на волю его гнева. Голос в его голове сказал ему, что это следует рассматривать как знак полного раскаяния. Но он не мог остановиться. Чукву, он был полон решимости заставить Джамике дочитать до конца о том, что случилось с ним, – с самого начала до конца. Он взял керосиновую лампу, поставил ее на стол, зажег.

Эзеува, он потом сожалел, что заставил Джамике читать дальше. Потому что Джамике продолжил чтение с тех строк, которые мой хозяин нередко пропускал, он не мог их читать. Каждый раз, когда разум пытался вернуть его к тем событиям – темным, как ничто на свете, – он сопротивлялся со всей силой ярости, как смертельно раненное животное, чтобы избежать этих мучительных воспоминаний. Но