Оркестр меньшинств - Чигози Обиома

первым в череде ожидающих его удивлений. Что, если он схватит своего врага за горло, повалит на землю и начнет душить, а тот не будет оказывать ему никакого сопротивления? Что, если враг просто ляжет, закроет глаза и скажет: «Прошу тебя, брат, продолжай»? Что, если другой, с покрасневшим лицом, набухшими венами, продолжит молить его? «Я во Христе. Хвала Господу. Умереть в нем – я готов… Хрррр… Я люблю тебя, Чинонсо-Соломон. Я люблю тебя, брат мой».

И что тогда сделает сломленный человек? Что он скажет, когда тот, кого он собирается убить, заговорит о любви? Что он скажет, если его сердце было сломлено не только тем поражением, но еще сильнее – неверными представлениями о жизни, ошибочными расчетами времени, сомнительными поворотами судьбы? Что он сделает, если он сам не предпринял ничего, чтобы предотвратить беды, обрушившиеся на него? Он влюбился в женщину, как и любой другой мужчина. Он попытался жениться на ней, как должен жениться каждый порядочный мужчина. Да, ее родители попытались помешать этому, но он попытался преодолеть препятствие, как это делают люди, которые хотят достичь своей цели. И тогда это явно привело его к еще большей беде, но что же он сделал? Он спланировал месть и искал ее так, будто вся его жизнь зависит от мести. Ему потребовалось много времени, чтобы найти врага, но все же он нашел его. А теперь он душит его, пытается убить, а потом выбросить тело в реку Имо, как поступают иногда люди с теми, кто погубил их жизнь. И видишь, Эгбуну, он не совершил ничего, что выходило бы за обычные рамки. Но при этом ничего из сделанного им не принесло ожидаемого нормального результата!

Если он направлялся на север, как все другие путешественники, то оказывался на юге. Если опускал руки в чашу с водой, то она обжигала его, как огнем. Если он шел по земле, то тонул, словно шагал по воде. Если смотрел, то не видел. Если молился, то в ответ слышал только проклятия. А теперь, когда вступил в схватку с коварным человеком, схватку, которую репетировал много лет, вдруг оказывается, что этот человек святой, который молится за него, а вместо протестов начинает петь.

И он отступил. Убрал руку с горла врага, который начал безудержно кашлять, пытаясь набрать воздуха в легкие. Он опустился на колени и начал плакать, а человек, которого он пытался убить, шептал молитвы через защемленное горло: «Прости его, Господи, пожалуйста. Пожалуйста, пусть его грехи перейдут на мою голову. Ты знаешь, что я совершил. Пожалуйста, Господи, помоги ему. Исцели его. Исцели его, исцели его, Господи».

Мой хозяин, стоя на коленях, громко рыдал, оплакивая все. Он оплакивал то, что потерял и никогда уже не будет иметь. Он рыдал об утраченном времени, которое не восстановится никогда. Он рыдал из-за порчи, которая пожрала внутренности его мира и оставила только его треснувшую скорлупу. Он оплакивал мечты, которые смыло в яму жизни. Он оплакивал все то, что грядет, все, что он не может пока видеть или знать. А еще громче оплакивал он того человека, которым стал. И его рыдания сопровождались словами, капавшими, как отравленный дождь, изо рта его врага, который лежал рядом с ним: «Да, Господи, ты милосерден. Ты милосердный отец. Царь царей. Исцели его. Исцели моего брата. Исцели его, Господи».

Чукву, они пребывали в таком состоянии некоторое время – мой хозяин стоял на коленях и рыдал, Джамике лежал на спине на полу и тихо молился. Снаружи к ним доносились звуки продолжающейся жизни. Сосед колол дрова за домом, где-то неподалеку лаяла собака, а по длинной дороге непрерывно неслись и гудели машины. Солнце начало садиться, и последний свет дня лежал за окном, словно боясь войти в комнату. Великая боль в голове у моего хозяина ослабела, как стихающая гроза. Теперь он сидел опорожненный, смотрел на отбрасываемые его и его врагом телами тени на стене в ослабевшем свете вечернего солнца.

В маленьком уголке безмятежности в его сознании материализовалось видение гусенка. Один из тех случаев, когда птица, казалось, забыла вдруг, что она привязана – а гусенок иногда забывал об этом и впадал в ярость, рвался прочь. Он вспархивал и шуршал крыльями, когда бечевка, привязанная к ножке стула, останавливала его. Устав, он распластывался на земле с раскинутыми крыльями, словно сдаваясь. Потом он наклонял голову и смотрел на моего хозяина, его желтые глаза по бокам маленькой головы набухали, словно готовясь выскочить из глазниц. Но потом тонкие складочки кожи прикрывали их и тут же открывали снова, и мой хозяин видел его расширившиеся зрачки. Он некоторое время пребывал в таком положении, а затем в неожиданном прозрении вскакивал и снова пытался взлететь в поисках знакомого озера в лесу Огбути, его настоящего дома.

Мой хозяин встал и сел на единственный стул в комнате. Потом поставил перед собой один из двух табуретов и сказал, обращаясь к Джамике:

– Иди сюда и сядь. – Он постучал по табурету перед ним.

Джамике встал, подошел к табурету, сел и сложил руки на груди. Мой хозяин рассматривал его некоторое время, словно чтобы увериться, что перед ним и в самом деле тот человек, который четыре года занимал его мысли. И опять он подивился тому, что увидел. Мужчина перед ним был ничуть не похож на того человека, которого он держал в голове все эти годы и который иногда посещал его в ярких сновидениях. Перед ним сидело теперь призрачное существо из некоего зарождающегося сна, существо, которое каким-то необъяснимым путем, казалось, стало жертвой судьбы, сходной с его судьбой.

Мой хозяин взял сумку, которую подарила ему Ндали, достал письмо.

– Я хочу, чтобы ты прочел это, – сказал он. – Здесь моя история. Я хочу, чтобы ты прочел ее мне вслух. Я хочу выслушать ее вместе с тобой. Я хочу, чтобы мы оба прочли мои свидетельства. Давай читай!

Человек просмотрел четыре страницы, соединенные скрепкой и сложенные пополам. Потом поднял голову, взглянул на моего хозяина и сказал:

– Всё?

– Да, всё.

– Хорошо.

Моя история:

Как я попал в ад на Кипре

Дорогая мамочка.

Я пишу тебе из моего второго года заключения на кипре. Ты не поверишь моей истории, но все, что я говорю здесь, будет правдой. Ты паверь мне именем Всемогущего Бога прашу. Пожалуйста, обим. ты знаешь, я тебя люблю. Ты помнишь?

Джамике поднял голову и взглянул на него.

– Читай! – сказал мой хозяин. – Я хочу, чтобы