Оркестр меньшинств - Чигози Обиома

хозяин сказал Джамике, что хочет отправить Ндали письмо через привратника, и Джамике согласился, что так и следует поступить. И как-то вечером, через неделю после примирения, они поехали к родительскому дому Ндали. Он направился к воротам, а Джамике остался в машине. Мой хозяин постучал, снедаемый страхом. Маленькая калитка в воротах открылась, и появился другой человек, один из тех, с кем он прислуживал на торжествах в честь отца Ндали четырьмя годами ранее. К его огромному облегчению, человек не узнал его.

– Ога, что тебе? – спросил человек. – Твой видать хотеть ога Обиалор?

– Нет-нет, – сказал мой хозяин, его сердце чуть не выпрыгнуло из груди при мысли о еще одной встрече с отцом Ндали.

Он окинул взглядом ворота, посмотрел на два черных пластмассовых септика, возвышающихся над оградой, перевел взгляд на привратника. Потом достал пачку денег – двадцать тысяч найра. Он протянул деньги этому человеку.

– Эй, ога, это что? – сказал привратник, быстро отступив.

– Деньги, – ответил мой хозяин, у которого перехватило дыхание.

– За что?

– Гммм, я хочу, чтобы ты, гммм…

– Ога, твой хотеть зло мой ога?

– Нет-нет, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты передал это письмо Ндали от меня.

– О, так твой хотеть мадам Ндали?

– Нет, я хочу переслать ей письмо, – сказал он.

– О'кей, письмо давай. Мой дать письмо мама, мама письмо посылать Лагос. Давай.

Чукву, он сначала отдал привратнику письмо и деньги. Тот поблагодарил его и вернулся в свою будку. Но когда мой хозяин сказал об этом Джамике, тот спросил:

– А если мать вскроет письмо? – Мой хозяин ошарашенно молчал. – Ты написал свое имя на конверте?

– Да! – воскликнул он.

– Тогда они его вскроют и, уж конечно, не отправят ей. Этот человек просто должен дать тебе ее адрес. Или сам передать ей письмо.

Мой хозяин побежал к воротам и попросил привратника вернуть ему письмо.

– Почему, ога, твой больше не хотеть слать письмо?

– Нет-нет, мой потом приходить, – сказал он. – У тебя есть ее адрес?

– Ее адрес? В Лагос? – спросил привратник.

– Да, Лагос.

– Мой всего привратник.

– Твой не знать, когда она еще приезжать?

– Нет, они зачем мой такой вещь говорить.

– О'кей, спасибо, – сказал мой хозяин привратнику. – Оставь деньги себе.

Он ушел раздосадованный, но радуясь тому, что уберегся от нежелательных последствий – родители Ндали не увидят его письма. Джамике посоветовал ему не отчаиваться и заверил, что они так или иначе найдут Ндали. Сейчас только начало марта, сказал он, и если они праведные католики, то она наверняка приедет на Пасху. Джамике посоветовал ему пока заняться возвращением дома. Через мгновение они с Джамике уже ехали к его старому компаунду, а я вспомнил о Тобе, который помогал моему хозяину в чужой стране. Мой хозяин остановил машину напротив своего прежнего сада и остался в машине ждать, с чем вернется Джамике. Сад был срублен, на его месте лежала груда щебня и несколько цементных блоков. На груде щебня лежала тачка, ручки у нее были обмотаны красными тряпками. Мой хозяин увидел большой щит с надписью: БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ПРИЮТ ДЛЯ МАЛЫШЕЙ И НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА, П.М.Б[110]. 10229, УМУАХИЯ, ШТАТ АБИЯ. Он огляделся. А что же дома соседей? Они стояли на своих местах, только теперь рядом с их компаундом возвышался столб (мой хозяин решил, что это телефонный столб). На длинном проводе сидели несколько птиц – воробьев, – смотрели безучастно вдаль.

Чтобы смирить тревогу, он перевел взгляд на игрушечную птичку, которую купил в магазине народных поделок и подвесил к зеркалу заднего вида в своей машине. Игрушечная птичка раскачивалась туда-сюда во время езды, напоминая ему о курице, которая когда-то была у него, – он назвал ее Чиньере[111]. Он постучал по клюву птички и принялся скручивать бечевку. Он смотрел, как она, собравшись в клубок, подняла птичку до самого верха, тогда он ее отпустил, и она стала быстро раскручиваться на бечевке. Он нашел в этом некий смысл, Чукву, как любой отчаявшийся человек находит смысл почти во всем, если внимательно присмотрится, – в песчинке, в тихой реке, в пустой лодке на берегу. Раскручивающаяся бечевка, на которой висела птичка – два предмета, связанные друг с другом, зависящие друг от друга, если двигается один, то двигается и другой.

Он просидел, по его прикидкам, минут тридцать, а Джамике так и не появился. Хотя он опустил окна, жара в машине стояла удушающая. Дождь прекратился с неделю назад, и теперь стояли жаркие и влажные дни. Из дома, который когда-то был его домом, раздался звук колокольчика и послышались детские голоса, запевшие прилежным хором. Его словно подтолкнуло что-то невидимое, и он вышел из машины и двинулся вдоль высокого забора вокруг участка. Остановился он, только когда оказался перед грудой щебня и бетонными блоками. Он, пока шел, приметил, что от той ограды, которую построила когда-то его семья, осталась лишь малая часть. Большая часть ограды представляла собой недавно уложенную кирпичную кладку, удерживаемую грубой цементной связкой. Ящерицы гонялись друг за дружкой по стене, словно исполняя незамысловатый танец. Курицы их любили, и хотя ящерицы отличались стремительностью и скользкостью – такую и в клюве толком не удержишь, – петушки часто их ловили и съедали. Однажды белая курица преследовала ослабевшую ящерку геккона, забредшую во двор, наконец ей удалось цапнуть ее у основания стены, и ящерка оказалась у нее в клюве. У моего хозяина несколько дней, а может, и недель стояла перед глазами поразительная сцена: курица с живым гекконом в клюве. Когда курица отвернулась от стены, хвост геккона обвил ее клюв и вытянулся вверх между ее глаз, отчего возникло впечатление, будто птица надела шлем римского центуриона с красным петушиным гребнем.

Он остановился за школой. От того места, где прежде стоял птичник, ее отделял забор, и дальше он уже не мог пройти. Потому что на том месте, где несколько лет назад собирались его птицы, теперь стояла маленькая толпа детей, которые хором читали стихотворение. Когда он увидел это, щит его духа неожиданно треснул, и в трещину пролетела стрела ненависти, поразившая его душевный покой, и ни о каком утешении теперь уже не могло быть и речи. Это сломило его, Агуджиегбе. Он наклонился, оперся одной рукой о колено, локоть другой прижал к стене и заплакал.

Когда он снова появился из-за забора, его враг уже ждал его. Тот самый человек, которого он больше недели любил половиной своего сердца, той единственной частью, которая была способна на такой подвиг. Потому что другая половина была мертва, превратилась в навечно умиротворенную плоть.