Другая музыка нужна - Антал Гидаш

прокурора, словно просил его помочь освободиться от колдовства этого могучего голоса. Он чувствовал себя, точно рыба, попавшая в сеть, — целый водопад льется сквозь сеть, а она, бедняжка, никак выскользнуть не может.

Прокурор ненавидел русинов, но не терпел и слабонервного председателя суда.

И если его ненависть к русинам была чувством отвлеченным, то к председателю — глубоко конкретным, порожденным давним соперничеством между ними. И последнее оказалось сильней. «Ничего, за такое ведение дела, пожалуй, удастся ему и шею свернуть».

— Только барам да попам живется хорошо на земле русинов. Отчаявшийся народ русских ждет.

— За такое заявление пойдете на неделю в карцер! — крикнул председатель, с трудом преодолевая сердцебиение. — Говорите, русских ждут?..

— Да.

— Еще на неделю в карцер! Вы сказали, что на русинской земле хорошо живется лишь барам да попам?

— Не только на русинской земле, но и во всей Венгрии.

— Еще на неделю в карцер… На хлеб и на воду… Судебный процесс будет вестись без вас. А к вам будут применены новые параграфы уголовного кодекса. Ваше дело выделяется в особое судопроизводство. Господин адвокат, вы не заявите протеста?

— Не заявлю, — ответил адвокат.

— Уведите подсудимого. Следующий! — облегченно крикнул председатель суда, когда закрылась дверь за могучим русином. — Ваша фамилия?

— Федор Куцина.

Арестант стоял между конвоирами. На голове у него клочья волос чередовались с плешинами, будто их мыши погрызли.

— Вам известно, в чем вы обвиняетесь?

— Известно.

— Признаете себя виновным?

— Нет, — ответил он по-русински.

Председатель пришел в ярость.

— Отвечайте по-венгерски, вы же знаете язык!

— Мой родной язык русинский.

— А хлеб вы едите венгерский.

— Венгерский! — И обвиняемый указал на свою голову, где волосы и плешинки расположились в шахматном порядке.

— Это меня не интересует. Слыхали вы про город Киев?

— Слыхал. Пока не началась война, туда многие из нас ходили.

— А зачем?

— По большим престольным праздникам.

— А какую телеграмму послали вы двадцать седьмого января 1914 года в газету «Непсава»?

— Не помню.

— Я прочту ее вам, — сказал председатель. — «Уездный начальник Шимон Пап с помощью людей, вооруженных вилами, пригнал на нашу землю много сотен овец. Мы тоже взялись за вилы. Прогнали их… А овец прибили… Пришли жандармы. Нас повыгоняли из домов и земли наши захватили. Положение у нас отчаянное… Спасите наши семьи от верной гибели… Ответить прошу на имя моей жены. Сам я в лесу».

— Все это сущая правда.

— Вы и сейчас так утверждаете?

— По гроб жизни! Но телеграмма так и не помогла. Меня арестовали. Волосы с головы выдирали пучками и заставляли их есть. Поглядите-ка! Вот он какой, венгерский хлеб, что едят русины!

Председатель обернулся к своим товарищам. Они склонились друг к другу, зашептались. Несколько секунд спустя председатель заявил, что судебное заседание прекращается и дело подсудимых передается в военный трибунал.

— Там уж узнаете, почем фунт лиха!..

…Ночью председателю снились одни виселицы. И на каждой из них ветер раскачивал не одного, а восемь-десять русинов. «Грозди повешенных», — сказал он во сне и рассмеялся. Но в тот же миг пробудился от неистового сердцебиения. Зажег лампочку на ночном столике и никак не мог понять, почему он рассмеялся, а уж если рассмеялся, так почему началось такое сердцебиение.

7

Мартон вместе с матерью вышел в коридор.

— Бедные, бедные люди!.. — причитала потрясенная г-жа Фицек, потеряв уже всякую надежду. — Что будет с твоим отцом?!

Все увиденное и услышанное потрясло Мартона не меньше, чем мать, но он старался не подавать виду.

— Мама, нельзя… Не надо…

— Ой, сынок!.. Я уже ни во что не верю. Плохо, очень плохо стало в мире!

И они пошли по коридору, заглядывая во все залы в надежде увидеть г-на Фицека. По коридору сновали служащие с папками и без папок. У окошек стояли родственники. Кто-то плакал, кого-то успокаивали. Раздавался вдруг вскрик, вперемежку с рыданьями: «К смерти приговорили!..»

Фицека не нашли ни этажом выше, ни этажом ниже. На третьем году войны в здании суда царила такая суматоха, будто здесь происходила одна из грандиознейших битв австро-венгерской армии.

Они уже хотели было покинуть этот пятиэтажный судебный окоп, когда Мартон, проходя мимо двери одного из залов, случайно увидел Пишту, а рядом с ним Пирошку Пюнкешти с матерью, Йошку Франка тоже с матерью. Мартон и г-жа Фицек уселись позади них.

— А вы почему здесь? — тихо спросил Мартон.

— Отец… — в один голос ответили Йошка и Пирошка и указали на сидевших среди конвоиров Пюнкешти Франка.

— А ты что тут делаешь, Пишта?

— Я с Пирошкой пришел.

— А до своего отца тебе и дела нет? — упрекнула его мать, которая хоть и была туга на ухо, но иногда слышала так хорошо, что разбирала даже шепотом произнесенные слова.

— Есть, конечно. Только я знал, что вы туда пошли.

— Тише! — послышался голос председателя суда, и он постучал обручальным кольцом по огромной красной стеклянной чернильнице, стоявшей на затянутом зеленым сукном столе.

Из-за спины председателя на подсудимых глазел добрый лысый Франц-Иосиф.

— Флориан Прокш!

— Так точно, — послышалось со скамьи подсудимых.

— Флориан!.. — прошептала с ужасом г-жа Фицек. Ей уже с самого утра чудилось, что здесь сатана правит судный день.

— Вы, Флориан Прокш, вместе с неким русским скрылись от ареста.

— Так точно, скрылся.

— Почему?

— Потому что имел уже удовольствие быть арестованным. Не люблю сидеть в кутузке.

— Выражайтесь поосторожней…

— Слушаюсь!

— Как зовут того русского? Назовите его, этим облегчите свою участь… Чистосердечное признание поможет вам выйти на свободу.

— Выйти на свободу? — спросил Флориан и вздернул кверху свой кривой нос, точно собака, когда она просит. — Я и вправду могу выйти на свободу?

Пирошка ущипнула Йошкину руку.

— Вправду? — спросил еще раз Флориан, да так подобострастно, что у председателя суда глаза сверкнули от удовольствия.

— Мне вы можете поверить, — ответил он, коснувшись рукой распятия.

— Тогда скажу.

Флориан помолчал сперва, повернул голову вбок и глянул на Пирошку, — казалось, он борется сам с собой.

— Того русского?.. Того русского?.. Его зовут Антон Чехов.

— Как вы сказали?

— Чехов.

В зале расхохотались. Йошку разобрал такой смех, что казалось, он свалится со стула. Пирошка воскликнула: «Ах ты милый Флорика!..» А Пишта, хотя и понятия не имел о том, кто такой Чехов, смекнул, однако, что вышла «знатная штука». Г-жа Фицек не поняла, почему люди смеются, и спросила Мартона:

— Сынок, кто такой Чехов?

— Погодите, мама…

Лицо председателя суда стало красней стоявшей на столе чернильницы.

— Так это же русский писатель.

— Конечно, — ответил Флориан. — Ну и что же? Он и написал то самое письмо в «Непсаву» — на то он и писатель.

— Да ведь