Большие Надежды (СИ) - Варвара Оськина

уходивших глубоко под основание Башни, тем отчётливее понимал Артур, что в этот раз всё будет иначе. Тяжелее, больнее, бессмысленнее, безнадёжнее. Долг жизни споткнулся об обещания сердца и завис в невесомости, не зная, то ли упасть, то ли взлететь. Хант знал, что будет непросто, но остановившись у нужной двери, даже не представлял насколько невыносимо.

— Город превыше всего, — едва слышно выдохнул он сам себе и толкнул тяжёлую створку.

Он увидел Флор сразу. В ярком неестественном свете, что лился будто из стен, её маленькое несуразное тело выглядело ещё более угловатым. Либо так ему показалось, потому что в своей серой хламиде Мэй смотрелась совсем уж нелепо и жалко. Её голова выглядела удивительно крошечной на фоне безразмерной одежды, а шея с ободом отвратительного ржавого ошейника такой длинной и тонкой, что было неясно, как та до сих пор не сломалась. Короткие грязные волосы влажно блестели и были взъерошены, а руки безвольно болтались. Флор сидела прямо на холодном полу, неловко поджав под себя ноги, но встрепенулась, будто что-то услышала. Сквозь разделявшее их толстое стекло Артур видел, как напряглись её плечи и нахмурились брови, стоило ему сделать шаг. Как серые от пыли, холода и обезвоживания пальцы судорожно вцепились в неровный подол, пачкая его разводами грязи со вспотевших даже в этом ледяном холоде ладоней. А потом Флор подняла голову и безошибочно посмотрела туда, где замер Хант. Щурясь от яркого света, она вряд ли могла его видеть в той темноте, что царила в комнате для наблюдений, но её взгляд!

Её взгляд…

Наверное, мысль о том, что было в глазах повернувшейся Флор, отныне станет его идефиксом. До конца дней он будет воображать, думать, строить предположения, но всегда до привкуса горечи на языке сожалеть, что никогда не узнает. Ведь в тот момент, когда она на него посмотрела, Хант сделал единственное, на что был способен и что был обязан. Он отвернулся. В голове стояла звенящая тишина.

Артур сделал последние несколько тяжёлых шагов и остановился перед застывшим в тени Канцлером. Коротко поклонившись, Хант понадеялся, что это вышло достаточно почтительно. Настроения играть в политические реверансы не было. Так что он резко выпрямился и замер в терпеливом ожидании, пока ему разрешат приблизиться. Однако молчание затягивалось. Оно длилось так долго, что Артур уже было подумал, будто его опять вознамерились проучить, но в этот момент за спиной раздалось короткое лязганье. Желание оглянуться коротко вспыхнуло, но тут же издохло под дланью пока ещё крепкой веры, что он всё делает правильно.

Нельзя. Будет лишь хуже.

Тем временем послышался новый металлический скрежет, который эхом прокатился по всем помещениям и будто бы ввинтился Артуру в мозг. А следом за ним загремели железные цепи, что удерживали под потолком клеть.

Эту крепко-накрепко сваренную из решёток коробку называли «загоном». Не столько за тесноту, сколько из-за ощущения загнанности. Она накрывала пленников, точно удушающий кокон, уже только этим вызывая прилив дикого страха. И от этого чувства не было никакого спасения. Паника убивала их всех. Без исключений. Кого-то раньше, других немного позже, но рано или поздно измученный темнотой и голодом разум неизбежно сдавался и подсовывал порождённые страхом галлюцинации.

Это вынуждало пленников бросаться на стены клетки, чьи прутья были усеяны мелкими и острыми иглами, а потом до исступления метаться в этой тесной ловушке, не обращая внимания ни на впивавшиеся в кожу шипы, ни на короткие, но удивительно сильные разряды тока. Такая пытка могла продолжаться часами. Периодически несчастные приходили в себя, когда боль становилась такой нестерпимой, что прорывалась в их паникующий мозг. Но тела были настолько слабы, что их неизбежно шатало. Они касались одного из шипастых прутков, и в этот момент всё начиналось по новой. Касание — удар — осознание — боль. Иногда человек настолько слабел, что его тело просто швыряло внутри этой маленькой камеры от одной стены до другой, пока сердце не останавливалось. В этот момент раздавалась отвратительная не прекращавшаяся трескотня, словно где-то закоротило парочку проводов, и это означало конец. Таков был звук их неминуемой смерти.

Артур искренне ненавидел такое глумление, но Канцлер находил это весьма интересным. Не потому, что был извращённой натурой. Хант знал таких, кому от насилия было хорошо на душе, кому оно доставляло искреннее удовольствие, и не относил к ним Алекса Росса. Ведь, убери из уравнения пыток наслаждение как результат, и что останется? Только неизбежная скука. И поскольку Канцлер смертельно скучал, то искал хоть один повод, чтобы получить толику развлечения, пускай и в анализе поведения жертвы. Именно из-за этого Наставник был сейчас здесь. Единственное, чего Артур пока не знал, кто именно сегодня будет подопытным — он сам или же Флор.

Тем временем за спиной раздался характерный тройной щелчок, который ознаменовал, что «загон» опустился. И хотя Артур не мог повернуться и посмотреть, ему это было не нужно, — он и так знал, что увидит. Белую комнату, стены которой словно светились, ржавую колючую клетку и Флор, чьё вытянувшееся в напряжении тело мелко дрожало. Так было всегда и в этот раз вряд ли будет иначе, ведь в помещении для наблюдений было всё так же темно и очень тихо. Все ждали, кто сдастся первым — заключённый или тюремщик, который слегка толкнёт его в спину и запустит пыточный цикл. Так случалось порой, когда пленник демонстрировал слишком уж много гордыни и воли.

Однако, хотя за минутой тянулась минута, ничего не происходило. Тишину комнаты не нарушало даже эхо дыхания, которое показало бы, что жизнь ещё не совсем покинула этот подвал. Время будто остановилось, а потому неожиданно пронзивший воздух яркий короткий треск показался таким оглушительным. Он был столь громким, словно рядом разорвалось само мироздание, и Артур, всё так же стоявший в почтительной позе перед замершим Канцлером, вдруг ощутил, как зазвенело в ушах. Лязганье и дребезжание нарастало в его голове, пока этот звуковой хаос вдруг не сложился в знакомый до ужаса перезвон колокольчиков. И именно эта порождённая мозгом галлюцинация вместе с новой триолью трещотки заставила его поднять взгляд и посмотреть в лицо Канцлеру, чувствуя, как заходится в неправильном страхе сердце. В ответ он увидел застывшее в серых глазах любопытство. Итак, Артур ошибся, и в жертвы выбраны оба.

— Как проходит расчистка завалов, — небрежно спросил Канцлер, и Хант едва успел уловить, о чём была речь, потому что донёсшийся одновременно с этим более длинный и громкий треск отозвался болью где-то в груди. — Справляетесь?

— Да, — коротко кивнул Артур. Он старался