Большие Надежды (СИ) - Варвара Оськина

Где был Город, когда казнили Руфь Мессерер? Почему он молчал, если Артур его так верно и преданно защищал? Неужели он этого тоже хотел? Смерти. Крови. Чтобы сын, сам не ведая, убил свою мать, а потом и отца? Совершил самое страшное из всех возможных на земле преступлений? Серьёзно, это слишком жестоко!

— А для меня ты тоже готовишь Стеклянный Куб? Господи, как можно тебя защитить, если ты нас убиваешь? — зло пробормотала она в темноту, и к горлу, куда впивался ошейник, подкатила отвратительная тошнота. Флор зашипела от боли.

Вообще, в тот момент, когда на ней застегнули металлический обруч, она едва не расхохоталась от абсурдности подобной предосторожности. Сбежать из тюрьмы Канцлера было, увы, нереально. Датчики, звуковая сигнализация и ещё миллион мелких сюрпризов, о которых Флор слышала мельком и шёпотом. Однако, как только за тюремщиком захлопнулась дверь, стало понятно, что это не бредни сумасшедшего Канцлера или Карателей. Это даже не желание унизить, которое могло бы родиться из ощущения собственного превосходства в ничтожном мозгу очередного генетического вырожденца вроде Кеннета Миллера. О нет. Всё было хуже.

Флор не могла шевельнуться, не получив разряд током, не могла есть, пить, даже дышать приходилось весьма осторожно. Любое движение сопровождалось немедленным зудом, из-за которого хотелось сорвать чёртов ошейник, предварительно отрубив себе голову. Боль была поначалу терпимой, но постепенно чувства обострились до такого предела, что тело дёргалось всякий раз, стоило тусклой искре коснуться растёртой до крови шеи. И если сначала, Флор полагала, что её убьют почти сразу, а потом по молекуле развеют над Городом, то теперь с ужасом понимала — всё будет далеко не так просто.

Она находилась одна в темноте, тишине и одиночестве, погрузившись в ощущение боли, которая неотвратимо заполняла в разуме те пустоты, где когда-то были органы чувств. Её ни о чём не расспрашивали, не пытали, даже не трогали. О ней будто забыли, и лишь раз в день приносили что-то вроде еды. В этом моральном и физическом тупике Флор понимала, что сходит с ума, когда ловила во мраке камеры невнятные образы и слышала далёкие голоса… Казалось, ей хотели переломить хребет воли. Но для чего? Она больше не представляла угрозы. Флоранс Мэй была ничем и никем. Живой труп.

Однако, когда посреди дня, а может и ночи, на фоне чёрной стены замерли такие же чёрные тени, стало понятно, что ломать будут совсем не её. И вот тогда Флор стало страшно.

* * *

Артур равнодушно смотрел на распростёршийся под ногами, уставший к вечеру Город. Серые улицы, серые дома, даже сетка Щита казалась в сумерках серой из-за окутавшего окраины смога. После пожара прошло уже несколько дней, но до сих пор иногда вспыхивали новые очаги. Они взмывали в грязное небо тонкими струйками дыма, и тогда опять звучала сирена, а Артур надевал уже почти приросший к телу доспех и шёл решать очередные вопросы, говорить, приказывать, убеждать, разгребать завалы, вытаскивать тех, кто был ещё жив, и добивать остальных.

Он знал, что это была попытка оттянуть неизбежное. Спрятаться за делами и долгом, пока есть такая возможность, прежде чем ему придётся столкнуться со своей неизбежностью. А потому его одежда уже полностью пропиталась запахом дыма, крови и жжёного углепластика. Иногда от этой безумной смеси накатывала тошнота, но снова надеть маску Артур так и не смог. Это было его личным протестом, криком и вызовом. Город задыхался, и Хант собирался разделить его участь. Но было ли в том благородство защитника? Нет, конечно же нет. Всего лишь отчаянный способ не думать и забить разум сотнями ощущений, мыслей и дел, которые могли бы помочь перешагнуть тот неизбежный этап, что всегда следовал за разочарованием.

«Почему… Почему она так поступила?»

Он честно пытался понять. Злился, бесился, но раз за разом с несвойственной для него готовностью снова искал хотя бы одну причину оправдать и не находил. Глядя на очередные закопчённые стены, затаптывая подошвой сапог малейшие попытки огня разгореться, Артур не хотел верить, что Флор была готова пожертвовать Городом. Она не посмела бы так поступить. Ибо ради чего? Ради кого? Ради ублюдка, который едва не лишил их всех защиты? Ублюдка, которому было наплевать на людей? Ублюдка, который легко бросил её на растерзание главы Карательной службы, вместо того чтобы… Ах, нет. И Артур устало прислонился горячим лбом к ледяной металлической раме.

Спасать Флоранс Мэй было его, Ханта, навязчивой мыслью. Прерогативой. Долбаным смыслом жизни.

— Я не понимаю тебя, — зло прошептал он, рассматривая маршировавшие внизу отряды Карателей. В Городе снова звучала тревога. — Отказываюсь понимать.

Артур прикрыл глаза и попробовал выбросить из головы любые зачатки сомнений или… сострадания. Ему нельзя знать, как она там. Нельзя даже думать об этом, потому что тогда нечто едкое пускало в груди опасные корни, которые сжимали собой торопливо стучавшее сердце. Хант знал, что это за странное чувство, — нашёл ответ буквально два дня назад, — но так и не смог признаться себе. Правда потребовала бы немедленных действий, а он просто не знал, что ему делать. Впервые в жизни глава Карательной службы был в тупике. А потому злость на Флоранс Мэй была единственно правильным выходом.

— Артур?

Голос Лины вспорол тишину и почти вынудил вздрогнуть, но тело давно научилось контролировать даже такой безусловный рефлекс. А потому Артур не шевельнулся, продолжив смотреть, как одна чёрная колонна сменила другую, а потом вовсе растворилась в ночном полумраке. Так странно, даже на высоте своих покоев он будто бы слышал их глухой, немного неровный шаг. Точно предвестник неизбежной длани закона, тот тревожным эхом разносился по пустым улицам, вынуждая жителей торопливо запирать на замок двери и молиться, чтобы в этот раз ручные псы Канцлера прошли стороной. Комендантский час был обязателен, и горе тому, кто ослушается.

— Артур, я…

Лина не договорила и замолчала, а потом Хант услышал, как замерли шаги у него за спиной.

— Иди спать, — наконец произнёс он.

— И всё? Это всё, что ты скажешь? — в интонации Лины промелькнули нотки обиды, отчего его брови удивлённо приподнялись. Надо же.

— Ты ждёшь от меня декламации «Оды к Суприму»?

— Нет, но было бы неплохо, просто поговори ты со мной.

Артур хмыкнул, но не повернулся, а потому она продолжила:

— Всю неделю с того дурацкого приёма я не вижу тебя. Ты пропадаешь на своих рейдах…

— Это моя работа.

— Или то, что ты хочешь считать работой, отговариваясь Городом.

— Отговариваясь? Быть может, ты не заметила, но у нас тут были проблемы, — неожиданно зло