Большие Надежды (СИ) - Варвара Оськина

жизнь одного конкретного человека… Если только благодаря этому, он ещё не предал окончательно всех и себя самого, снеся до основания Башню, то… Да. Артур Хант действительно ревновал. Отчаянно. До безумия. К жизни, которая отбирала у него Флор. К Джонсу. Да даже к Городу. И оставалось только понять: это внезапно проснувшаяся жажда собственности или нечто большее, чему пока в голове Артура не находилось названия?

Он зажмурился и вдруг понял, что затаил дыхание от неминуемости своих чудовищных выводов. Признавать не хотелось, но Канцлер, похоже, был прав. И ген — это вирус, который с упорством отборного яда однажды разрушит всё, что дорого Артуру. Уже разрушает. Правила, устои, каждую деталь, в которую Хант верил с рождения и по сей день. Так готов ли он тогда отступить, закрыть глаза и сказать самому себе, что ничего не было? Ни этих двух месяцев, ни разговоров, ни странных знаков от самого Города, который будто подталкивал его к Флор. Ни сумасшествия с бесконечным спасением, тревогой и невероятным, щемящим чувством нежности от ощущения чужого прикосновения.

Артур вновь посмотрел на закрытую дверь и понял, что да, так было бы проще и правильнее. А значит, прямо сейчас стоило пойти к Лине и забыть обо всём, даже о возможном предательстве, ведь вернуть прежнюю жизнь казалось для живущего по закону Артура Ханта единственно верным. И, чёрт возьми, он даже успел сделать пару шагов в сторону спальни, прежде чем резко остановился, а затем стремительно покинул покои.

Так было бы правильно, но…

Город встретил очередным пепелищем. Вонючим, сырым, но упрямо тлевшим даже под моросившим дождём. Вокруг суетились группы Карателей, откуда-то доносились стоны. И Артур успел сделать лишь пару шагов внутрь полуразрушенного дома, прежде чем вдруг заметил торчавшую из-под обломков, похоже, женскую руку. Он резко остановился, и мысли, что он упрямо гнал всё это время, словно прорвали преграды. Они хлынули в разум, затопив его полностью, и вынудили наконец-то признаться: он и правда сбегал. Однако в этот раз Город не стал делать поблажек и подсунул именно то, что Артур предпочёл бы не видеть — последствия. Итог неверных решений, имя которому была смерть. В чём он ошибся? В себе? Во Флор? В Городе? Артур не знал. Точнее, не хотел знать, когда откидывал тяжёлую балку, чтобы вытащить из-под неё мёртвую женщину. Но мысли всё неслись и неслись бесконтрольным потоком.

А может, это и не ошибка была? Может, он просто всё неправильно понял? Хотя, как можно неверно истолковать такие очевидные действия?

«Я освобождаю тебя от обещания…»

Да к чёрту! Лучше бы она его ударила. Напала бы со своим дурацким ножом прямо там! Такое Артур мог оправдать. Наверное, даже не сопротивлялся бы — просто не стал. В конце концов, кому, как не ему, знать все причины, по которым ему желал смерти каждый второй. А смерть от руки Флор значила бы смерть от руки Города. Не в этом ли смысл всей его жизни? Но нет! Флор не хотела ни убивать, ни драться, ни чтобы он дрался с проклятым Джонсом. Она явно задумала что-то другое, только вот действовать ей пришлось слишком быстро и необдуманно, а потому… А потому вышло как вышло. Но почему? ПОЧЕМУ?!

Артур перевёл взгляд на мёртвую женщину и покачал головой. Ему пора прекратить мучиться бессмысленными вопросами. Вряд ли он получит на них ответ.

Утро для главы Карательной службы наступило слишком внезапно. Оно принесло с собой не только вонь с дальнего пепелища, но и алую мантию Советника Канцлера. Тот молчаливо ждал, пока на него обратят внимание, брезгливо застыв чуть поодаль от сложенных в кучу обожжённых тел горожан. Ах, какое кокетство!

Ступив из развалин и взметнув за собой облако пепла, который немедленно забил лёгкие, Хант скрестил за спиной руки, склонил голову набок и свысока глянул на скрывшего под капюшоном лицо человека. Он знал, что так будет. В конце концов, нельзя было бегать от этого вечно. И, видимо, Канцлер подумал о том же.

— Вас ждут, — коротко скрипнул Советник и сцепил перед собой руки, которые тут же спрятались за широкими манжетами мантии. Серые, грязные хлопья медленно и некрасиво оседали на тёмно-красную ткань.

— Как только закончу здесь, — проговорил Артур и широким жестом предложил полюбоваться на гору обгорелых трупов. — Пока я немного занят.

— Сейчас, — выплюнул глас самого Канцлера, чуть покосился из-под своего капюшона на слегка дымившиеся тела, а потом резко развернулся и зашагал в сторону квадроглиссера, на котором его сюда привезли. Даже странно, что Артур не услышал рёв этого механического уродца.

— Мерзкий лизоблюд, — проворчал подошедший Вард и демонстративно сплюнул скопившуюся во рту сажу и пыль. Дождь закончился, и ветер быстро высушил тёплые после огня камни. — Терпеть их не могу. Гонору много, а толку ноль.

Артур ничего не ответил, только скривился и стянул перчатки. Он потёр вспотевшее лицо, на которое немедленно налипла витавшая в воздухе сгоревшая крошка, и уже было повернулся, чтобы направиться к своему глиссу, как вдруг остановился и пристально посмотрел на Юджина.

— Почему ты без маски? — спросил Хант, разглядывая бледное, тоже перепачканное пеплом лицо Варда. А тот поджал губы и вдруг сухо отозвался:

— Фильтр стал барахлить. Я тут на днях едва не задохнулся, поэтому пока не отдам в ремонт, лучше не буду так рисковать. — Он скривился, словно хотел изобразить насмешку, но Артур ему не поверил. Чёрт побери, он прекрасно знал, о чём говорил Вард. — А ты?

— Тоже, — туманно отозвался Хант, а потом завёл глисс.

Вопреки всем распространяемым о нём слухам, Артур не любил бывать в расположенной глубоко под основанием Башни тюрьме. Он не получал удовольствие ни от вида измученных заключённых, какие бы преступления те ни совершили, ни от самых пыток, которыми иногда не брезговал Канцеляриат в попытке выведать какие-то сведения. Хант был воином, а не палачом, и предпочитал честную смерть довольно лицемерным допросам, итогом которых всё равно были плавильные печи, а не обещанная инъекция «Милосердия». Его не радовали ни крики, ни стоны, ни торопливые бормотания провинившихся, сломанных уже только лишь темнотой, голодом и одиночеством. То, как они причитали при виде нависшей над ними электрической клетки, вызывало у Ханта лишь грусть с лёгким налётом презрения к человеческой слабости. Они были жалкими, эти воющие от страха люди, которые ставили свою никчёмную жизнь выше Города. Но ничто и никто не мог быть важнее. Никогда, чёрт возьми!

Однако, чем тише становилось эхо его тяжёлых шагов, которое отражалось от сырых коридоров,