Скобелев: исторический портрет - Валентин Масальский

Такой была примерно аргументация Скобелева во время этой долгой аудиенции. Она и не могла быть другой, так как приведенные мысли, даже изложенные здесь не полностью, — это неизменные скобелевские мысли. По-видимому, ему удалось убедить государя, чем и объясняется благоприятный для него исход аудиенции. Главной предпосылкой этого результата была, конечно, определенная предрасположенность Александра III к внешнеполитическому направлению Скобелева. На это есть целый ряд указаний. Е.А.Перетц в дневниковой записи беседы с П.С.Ванновским о Скобелеве передает следующие слова военного министра: «Государь любит Скобелева и сочувствует истинно национальному его направлению». Правда, насчет «любит», зная недоверие царя к генералу во внутренних делах, можно сомневаться, но второе вполне вероятно. Тот же факт констатировал и дипломат Ю.Карцов: «…стремления Скобелева находили отклик в русском сердце императора Александра III; в этом и заключалась опасность, которую представлял Скобелев в глазах европейской дипломатии и петербургских сфер. Недаром Н.К.Гире жаловался, что ему с трудом удается воздерживать les impatiances du souverain». Как это всегда бывает после беседы, происходящей наедине, слухи о ней вскоре распространяются, то ли со слов одного или обоих собеседников, то ли в результате догадок или даже подслушивания. Передавая слухи, циркулировавшие в придворных сферах, де Воллан несколько приподнимает завесу над содержанием двухчасовой аудиенции: «Во время аудиенции у государя Скобелев сказал: «Несу повинную голову, русское сердце заговорило». Государь будто со слезами на глазах принял эти слова и наилучшим образом принял Скобелева». Это вполне возможно. Отправляясь на аудиенцию, Скобелев, без сомнения, продумал свою тактику и прежде всего то, чем следовало воздействовать на националистически настроенного государя.

Изложенные соображения подтверждаются письмами М.Н.Каткову Б.М.Маркевича (все они — из ОР РГБ), имевшего доступ к каким-то не называемым им источникам информации. 22 февраля этот петербуржец писал Каткову в Москву: «В город приехал Скобелев… В Гатчине, говорили, ждет его сильная головомойка. Но мне известно из другого, хорошо информированного источника, что никаких мер против него предпринято не будет». В следующем письме, от 2 марта, Маркевич со слов Скобелева, сказанных его приятелю, описывает уже сам прием: «В Английском клубе третьего дня обедал приятель мой… со Скобелевым, сообщившим о приеме его государем в Гатчине… Г, прежде всего подал ему руку, когда тот вошел, и заговорил о его «вине»… разговор перешел от «вины» Скобелева на другие, более общие предметы… Свидание, по-видимому, оставило в Скобелеве отрадное впечатление. С другой стороны, рассказывают, будто выходя из кабинета государя, он сказал стоявшим в ближнем покое: «Ну уж и задали мне трепку!» Но, имея в виду высоко развитое в государе чувство национальности, можно весьма основательно предполагать, что он в душе никак не мог негодовать на сказанные Скобелевым слова, на которые сочувственно отнеслись все по-русски чувствующие и думающие в России, — и что прием поэтому, сделанный ему в Гатчине, имел именно тот характер, в каком он его передает. Я и раньше слышал, что Г. неохотно согласился на вытребование его из-за границы».

Как видно, сведения Б.М.Маркевича вполне соответствуют сделанным выводам. Другим подтверждением нашей гипотезы служат не оправдавшиеся опасения Скобелева по поводу отставки. Опасения были вполне обоснованными. По пути в Петербург Скобелев писал И.С.Аксакову из Варшавы: «Спокойно вглядываясь в положение дел, я предвижу отставку. Пруссаки давно этого добиваются, как я знаю, с того дня, когда перед Геоктепинским походом я отказался наотрез допустить к войскам племянника гр. Мольтке, причем прямо высказал мнение, что позорно на русской крови и деньгах учить будущего неприятельского офицера. Моя патриотическая совесть мне и теперь подсказывает, что я был прав, но в Берлине к этому не привыкли, да и не любят». Несколько позже, уже из Вильно, Скобелев добавлял: «…меня известили, что меня ожидает неудовольствие государя и отставка». Тем не менее Скобелев остался на службе и сохранил свою должность командующего войсками 4-го корпуса.

И уж без всяких колебаний следует исключить предварительное одобрение царем речи Скобелева, хотя такое впечатление и могло сложиться в Европе. «Что Скобелев, генерал на действительной службе, знаменитейший из русских военных деятелей того времени, говорит никем не уполномоченный, исключительно от собственного имени, — этому никто не поверил ни во Франции, ни в Германии. «Если Скобелев говорит только от себя, без разрешения, то этот инцидент очень интересен с симптоматической точки зрения, для характеристики состояния дисциплины в русской армии», — так высказался князь Бисмарк, весьма раздраженный и взволнованный этим происшествием… — писал академик Е.В.Тарле. — Бисмарк, говоря свои слова о дисциплине в русской армии, имел прямой и очевидной целью поставить Александра III перед альтернативой: либо сурово наказать своевольного генерала, узурпирующего императорскую прерогативу и вмешивающегося в высшую международную политику, либо, оставляя его без наказания, тем самым признать, что Скобелев правильно изложил мнение самого императора. Но, может быть, именно резкостью своего заявления Бисмарк на этот раз несколько испортил дело». Подобным же образом высказался и сам император Вильгельм: «Mon neveu n'a plus d'armées!» («Мой племянник не имеет больше армии!»). Неприкрытый нажим вызвал в Александре III обратную реакцию и невольно помог Скобелеву. Этим в некоторой степени также, возможно, объясняется благополучное для него окончание всей истории, связанной с его парижской речью, и появившееся у него чувство окрыленности, о котором писал Немирович-Данченко.

Надеюсь, что читатели согласились с моим построением и доказательствами. Этим мы закончили решение второй части поставленной задачи. Остается третья.

Нужна ли она? — может спросить читатель. Автор уже доказал факт активной борьбы Скобелева за внешнеполитические интересы России, раскрыв по пути новые связанные с ней обстоятельства.

Все-таки нужна. Она должна показать, была ли эта борьба бесплодной или оказала реальное влияние на формирование внешней политики России, предвосхитила ее. Судить об этом можно только по фактической внешней политике Александра III.

Все уже сказанное позволяет предполагать, что Александр III всерьез задумался над предостережениями Скобелева. Он и сам не мог не видеть агрессивности Германии и антирусской направленности ее политики. Выше были показаны настроения русского общественного мнения в связи с франко-прусской войной. Можно было бы привести и примеры того, что русские газеты высказывали полностью оправдавшиеся прогнозы относительно того будущего, которое ждет Европу в случае победы Пруссии, указывая, что начнется царство милитаризма и непрерывных войн. Ряд мемуаристов отмечал впервые обнаружившийся, по их мнению, факт глубокого расхождения правительства с общественным мнением, возникшего в связи с отношением к Германии и Франции во время и вслед за этой войной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});