Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

— Расскажи до того места, до которого ты досмотрел. — Мин продолжала изучать его повернутую в профиль голову. Он был очень красив и казался спокойным, потому она и понукала его — хотела выведать как можно больше в тихую минуту.

— Под конец пути, всю ночь напролет, не смолкая, грохотала страшная буря, будто все силы ада обрушились на землю. От молний было светло, как днем, с треском ломались деревья, камни величиной с дом падали к моим ногам — только они были совсем ручные и не причиняли мне никакого вреда.

— Но все же ты боялся?

— Разве? Не помню.

— Да, боялся.

— Но ведь я же не остановился? И потом, вовсе не в том было дело. Буря меня не касалась. Я просто шел, левой-правой, левой-правой, вверх по крутизне — пока не настали тишина и утро, которые пришли одновременно. И еще впервые за все эти дни я увидел людей. Почти у самой вершины дорога делала поворот и дальше с полмили лежала совершенно прямая. В дальнем конце ее толпились люди, все лицом ко мне; они стояли в ожидании, и я направился к ним, поняв, что цель достигнута — я пришел. Все же я спросил человека, стоявшего ко мне ближе всех, — высокого и пожилого, вроде моего отца: «Скажите, это и есть источник?» Он ответил: «Был; это был мой источник». Остальные закивали: мужчины и женщины, все взрослые, за исключением одной девочки, чуть помладше меня, все грустные, но не суровые. Я спросил его: «Был? Я шел сюда много дней, чтобы попить из него. Я ведь умираю». На что он ответил: «Ну и умирай. Источника больше нет». Я обвел взглядом стоявших там людей и сказал, обращаясь к ним: «Помогите!»

— Ты испугался.

— Да… и испугался не на шутку, честное слово. Никто даже не шелохнулся. Я повторил: «Помогите!» — и тогда вперед выступила девочка, совсем недавно вышедшая за порог детства — месяца два тому назад, не больше, — и сказала: «Послушай! Здесь тоже была буря, наша река вышла из берегов, и источники оказались засыпанными». Я спросил: «Чем?» — и она ответила: «Шестью футами земли». И тогда я сказал: «Господи! Да ведь я же умираю. Давайте отроем их». Девочка сказала: «Хорошо», — но человек, к которому я обратился первым, спросил: «А сколько ты возьмешь?» Я сказал: «Да я даром, только жизнь мне спасите». Но девочка сказала: «Нет!» Я спросил: «Ты что, хочешь, чтоб я умер?» Она ответила: «Нет, что ты! Но даром ничего нельзя делать. Я хотела сказать — отдавать что-то можно только взамен чего-то». И я сказал: «Что ж, это справедливо. Тогда я возьму тебя». И сразу мне стало ясно, что я исцелен, что здоровье вернулось ко мне, а источник еще и расчищать не начинали. Пожилому человеку мои слова не понравились, он насупился, но все остальные заулыбались, и девочка первой пошла, указывая дорогу к небольшому решетчатому павильону, покрашенному белой краской, наполовину утонувшему в жидкой грязи. И мы начали рыть не покладая рук. День за днем. Или, вернее, неделю за неделей. Рыли все, кроме того человека, который оказался отцом моей девочки; а женщины готовили нам еду или стояли вокруг, что-то напевая.

— Что-то больно уж поэтично, — сказала Мин. — Врешь, наверное?

— Я же сказал, что это сон.

— Который, по-твоему, соответствует действительности.

— Но ведь так оно и бывает со снами, ведь и любой хороший рассказ может повториться в жизни.

Мин помолчала. — Сны, которые вижу я вот уже тридцать девять лет, ничем от жизни не отличаются.

— Я подходил к месту, где все было, как в жизни.

— Про твое исцеление? Но ведь это же неправда.

— Про то, как я думал, будто исцелился. Я ведь просто уверен был. Почувствовал себя совсем здоровым, стоило мне взглянуть на эту девочку и голос ее услышать, когда она сказала: «Отдавать что-то можно только взамен чего-то». Да, черт возьми, всего лишь взглянуть и голос услышать; простые человеческие слова исцеляли, случалось, прокаженных и возвращали зрение слепым. Так чем же я хуже? У меня ведь были всего-навсего слабые легкие.

— Это во сне, — сказала Мин. — Слабые легкие были у тебя во сне. Что ж должно означать все это наяву?

— Я думал, ты помочь мне хочешь. А озлобленную шлюху можно на любой автобусной остановке подцепить.

Она наконец дотронулась до него, твердо положила левую руку ему на живот.

Он взял ее руку и осторожно переложил ей на бок. — И это можно найти под любым уличным фонарем.

— У меня ты получаешь это бесплатно, — сказала Мин. Она улыбнулась ему в затылок.

Роб тоже широко улыбнулся, как будто расточал улыбки с той же легкостью, что и в годы их юности. — Даром ничего нельзя делать, — возразил он, — как сказала та девочка.

— А что она еще сказала?

— Пока мы копали, она больше не разговаривала. Со мной, по крайней мере. Я издали слышал, как она говорила отцу, чтобы он поприветливей смотрел — спасали-то мы главным образом его, а не меня. Собственно, это я по ее губам понял. А мне она только улыбалась и кормила меня и еще всякий раз вечером по окончании работы выслушивала мне легкие. Я ее спрашивал: «Ну как?» — чтоб узнать про мои дела: «Смерть там засела? Или еще что другое?» (Война по-прежнему была слышна почти каждый день — правда, не приближалась, но и не затихала.) — а она ничего в ответ мне не говорила, даже не шикала на меня и только улыбалась. Я знал, что она права, хотя никогда не говорил ей, что я давно совершенно здоров, с той самой минуты, как встретил ее — именно потому, что встретил ее, — и что рылся я в грязи, откапывая источник, исключительно ради нее, чтобы заслужить вознаграждение. Да она, наверное, не сумела бы отличить легкое от почки; во сне она была настоящая, вовсе не какая-то девочка из волшебной страны. Настоящая и замирающая в ожидании. И я тоже.

— Отчего? — спросила Мин.

— Что отчего?

— Отчего это вы замирали в ожидании?

— Я ведь уже объяснил тебе — это просто сон, ничего больше. Ну что ты привязалась! Я выдумал эту историю, чтобы скоротать одну ночь.

Мин помолчала. — Но ведь ты знал, что тебе нужно от нее.

— Знал, — сказал Роб. — Мне нужно было любить ее — эту девочку.

— Тебе нужно было, чтобы она любила тебя.

— Может, я и надеялся, что это придет в свое время; хотя нет, как я уже сказал, — мне просто хотелось, чтобы она была рядом и терпела мою любовь.

— Чтобы переспать с ней?

Он задумался, как будто это имело какое-то значение; было еще достаточно темно для того, чтобы серьезно отнестись к подобного рода вопросу. — Я, пожалуй, еще и не знал, зачем люди друг с другом спят и что вообще такие желания возможны.

— Во сне не знал или наяву?

— А какая разница? Я же говорил тебе — мне было лет четырнадцать-пятнадцать; я жил в деревне, окруженный животными. И все-таки не знал, что и людям это нужно. Но я знал, что существует в мире нечто, именуемое любовью. Почти все дети знают. После того как бог дал человеку плоть, кровь и способность дышать, это его самый существенный подарок. Может, и последний, если его не принять и не развить. Я знал не потому, что другие воспевали при мне любовь, не потому, что они занимались ею у меня на глазах, а просто понимал сердцем. Нежным сердцем.

Мин ждала такого отпета; все же она не протянула к нему руки, не улыбнулась.

Роб улыбнулся, бросил на нее быстрый взгляд, затем отвел глаза.

— Значит, ты любил ее, — сказала она.

— Тогда еще нет, полюбил не сразу. Я ведь заключил сделку. Ее отец находился тут же, если бы я вздумал бросить работу, он нашел бы на меня управу. Ну вот, прошло много дней, недель даже, и я наконец откопал первый источник, обложенный белой галькой. Все захлопали, кроме ее отца, а потом мы долго стояли в молчании, пока наконец не потекла чистая вода. Я предложил ему первую кружку прозрачной воды, но он, по-прежнему хмурясь, подошел ко мне и сказал: «Это твоя», — ну я и выпил. Он сказал: «Это все твое», — и показал на землю, на стоявших людей, на источник и девочку. Он был здесь хозяин и имел право распоряжаться. Я сказал: «Хорошо!» — и прервал.

— Прервал сон? — спросила Мин.

— Да.

— Ты мог так легко это сделать?

— Проснуться я мог, конечно. Я уже был счастлив.

— Мой не прервался, — сказала Мин. — Мой продолжался с этого места.

— Я так и знал. — Роб лежал молча, пока вентилятор дул прямо на него; не заговорил он и когда вентилятор начал дуть в другую сторону.

— Ну, спроси про мой сон, — сказала она. — Спроси, что мне снилось.

Он сказал: — Ладно. Расскажи.

— Мне снилось, что я была той улыбающейся девочкой, а ты убил меня.

Он медленно повернулся, приблизил к ней лицо почти вплотную, приподнялся на локте, встал над ней на колени, не отводя внимательного взгляда от ее лица, неясного в полумраке, и, размахнувшись, ударил ее по щеке.