Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

— Для чего? — спросил Роб.

— Для того, чтобы ждать тебя хотя бы одну лишнюю неделю. — Она протянула руку, ваялась за кран сбитой простыни и натянула ее до подбородка. — Если ты не скажешь мне «да» ровно через неделю, можешь больше вообще ничего не говорить. Мне, во всяком случае. Я уеду.

— В будущий понедельник, — сказал он, — я, вполне возможно, буду в Ричмонде, а то и в Джеймстауне.

— Так есть же телефон и телеграф. Пошли мне по дешевому тарифу телеграмму: «Минни Таррингтон, Роли. Принято. Приезжай», подпишись «Твой Робинсон». — Она сосчитала по пальцам слова: — Семь! Одно слово в запасе. Можно добавить даже: «Целую».

Роб продолжал неподвижно сидеть. Затем спросил: — Ты это серьезно?

— Совершенно. Извини меня, я знаю, что выбрала неподходящий момент — ты без работы, а тут еще все эти твои, рассыпанные повсюду родственники, — но ты как-то не заметил, что и для меня все складывается достаточно скверно. Так скверно, что дальше некуда.

— А говорила, что сильная. Помнишь, я тебя спросил, еще в самом начале.

— Я и теперь сильная, — сказала она. — Во всяком случае, мне так кажется. Но, кроме того, я теперь старше и хочу быть добрее к себе и к тебе. Если мы проканителимся еще немного, обоим нам только хуже будет, значительно хуже. Уже все сроки выходят.

Роб кивнул. — Совершенно верно. Но мне и сейчас достаточно плохо. — Он протянул к ней правую руку.

Мин не взяла ее, однако внимательно посмотрела, на что он и рассчитывал. Рука дрожала на весу почти неуловимо, как воздух, потревоженный колоколом, как горячее дыхание птицы, и так же неудержимо.

— Что это должно означать? — спросила она.

— То, что мне нужна помощь. — Он уронил руку на простыню.

Она села, не пытаясь удержать соскользнувшую простыню. — Роб, — сказала она. — Постарайся понять вот что. Я тебе талдычу только об одном: Мин больше никому не помощница. Напомогалась. Хватит с нее.

Он дал словам как следует укорениться в своем сознании. Очевидно, она не шутила. Что ж, ему случалось переживать и худшее. Переживет, возможно, и это. Он не представлял себе, как? Одна надежда на сына. Он подумал о сыне, подумал, что это — реальная цель. — Мне пора ехать, — сказал он. — Пожалуйста, вставай.

— Ты же еще не побрился, — сказала она.

— Ты что, никогда не видела небритых?

— Я о тебе пекусь.

Он ткнул большим пальцем вниз, туда, где находилась комната хозяйки. — Если начать сейчас лить воду, она тотчас же проснется, и проклятая собачонка растявкается. Я провожу тебя и вернусь. Все равно мне нужно зайти к ней поговорить насчет денег. И еще нужно написать письмо. Может, часов в десять поеду.

Мин кивнула и потерла глаза сухими ладонями. Затем встала и проворно оделась, ни разу не взглянув в зеркало. Взяла сумочку, пошла к нему, но остановилась, не дойдя немного — предоставляя ему решить: попрощаться с ней здесь или первому выйти за дверь.

Он решил попрощаться, но ограничился словами — заставить себя прикоснуться к ней он не смог. — Думаю, что я вернусь. Думаю, ты можешь мне верить. Дай мне только повидаться с Хатчем, и с мамой, и еще кое с кем; я попробую упорядочить нашу жизнь. Поверь мне! И все-таки постарайся помочь.

Мин посмотрела ему прямо в лицо; придавившее ее тяжелым грузом сознание своей неудачи помогло ей собраться — пусть решает так или иначе… и снова солгала, чтобы дать ему несколько льготных дней. — Я постараюсь, — сказала она. — Посмотрю, нельзя ли что-нибудь придумать, ничего не обещаю, но посмотрю.

— Понимаю, — сказал он. — Я на многое и не рассчитываю. Просто попросил в память прошлого. — Ему захотелось улыбнуться, и он осуществил свое желание — улыбка, зародившись где-то у горла, распространилась по помятому лицу, будто медленно взмахнули широкие сильные крылья его юности навстречу утру. — Теперь я уже не пойду на дно. Мужчины в сорок лет не идут на дно средь бела дня на спокойной реке просто потому, что потеряли работу, выпив лишнего; просто потому, что не могут устроить свою жизнь, довольствоваться теми, кто под рукой, и забыть бедных мертвых. — Он умудрился удержать улыбку на губах. — Такие редко идут ко дну, верно?

— Каждый день, — сказала Мин. — Каждый день, на каждом углу. — Но она тоже улыбалась.

С минутку они постояли друг против друга — добровольные зеркала — опять став сами собой, такими, какими были в молодости, когда все еще было поправимо. Роб тихонько вывел ее из комнаты, и они благополучно сошли вниз.

2

5 июня 1944 г.

Дорогая Полли!

Здоровы ли Вы? Очень — как Вы сами знаете — на это надеюсь, хотя и то сказать, откуда Вам знать, если я упорно молчу. Остается только принять это на веру. Дивно уже собираюсь написать Вам. Собирался много что сделать после папиных похорон, но все это время, сам того не ожидая, был в очень подавленном состоянии. В том, что какое-то время буду грустить о нем, я не сомневался — сожалея, что он ушел так неожиданно и так быстро, сочувствуя Вашему одиночеству, но Вы ведь сами знаете, что человек, много для нас значащий, может уйти из жизни, а мы знай себе шагаем дальше как ни в чем не бывало (взять хотя бы Вас и Вашего отца, все истории, которые Вы мне рассказывали).

Смерть отца глубоко потрясла меня. После смерти Рейчел я дал ему немало поводов для разочарования, и с тех пор, как Вы позвонили мне и сообщили о его кончине и я приехал и, стоя подле Вас, смотрел, как его опускают в землю рядом с Робинсоном-старшим, я не могу отделаться от печальной мысли, что упустил еще одну — последнюю — возможность отблагодарить человека, который желал мне только счастья и стремился всеми силами помочь найти его — на примере своей жизни с Вами старался показать, в чем оно заключается.

И вот теперь тоска, которую я пытался залить вином, впадая все в большее уныние, привела к тому, что меня уволили из школы. Пусть за девять лет я обучил тысячу с лишним детей делению столбиком и прочим вещам, которые могут пригодиться им в жизни, — это не помешало выкинуть меня за дверь, когда в силу обстоятельств мне случилось пренебречь возложенными на меня обязанностями больше чем на один день. (На протяжении двух недель я отсутствовал шесть дней и из своего кармана платил человеку, замещавшему меня; но беда в том, что однажды я расплакался, объясняя, как вычислить количество штукатурки, требуемой для покрытия потолка танцевального зала такой-то площади, и поскольку тридцать семиклассников смотрели на меня с некоторой долей удивления, я объяснил и это — то есть что творится со мной: не буду повторять, что именно я им говорил, все это Вы давно слышали и нашли очень правильный ответ.

Итак, меня уволили — предпоследнего мужчину в школьной системе Роли — теперь там остались только старые девы, да еще один белобилетник — фактически тоже старая дева.)

Это вынуждает меня снова занять место на стартовой линии в забеге, принимать участие в котором я вовсе не собирался. Чувствую, что Вы вот-вот шикнете на меня, причем с полным правом, — но я надеюсь, Вы не усомнитесь в том, что побежать я побегу и правдами и неправдами вперед вырвусь, мне бы только дух перевести — вот почему я и пишу это письмо.

Сегодня утром я уезжаю в Фонтейн, где проведу дня два со своими. Мне также нужно выяснить, не сочтет ли школьный совет возможным предоставить мне свою единственную вакансию — место учителя «по труду». Только подумайте — я ведь гвоздя толком забить не умею! Мне также нужно выяснить, смогу ли я жить дома после стольких лет. Все они там вполне уравновешенные люди, у них никогда не было необходимости понимать страждущих. Как бы то ни было, я намерен выехать оттуда где-то в середине недели и совершить с Хатчем давно обещанную ему поездку. Мамин брат Кеннерли заведует распределением бензина в округе, он обещал снабдить меня талонами, узнав, что мне нужно повидать Вас по поводу отцовских дел. Мы собираемся провести денек в Норфолке на пляже, затем осмотреть Джеймстаун и его окрестности — если позволит запас бензина. А в субботу вечером — если Вы не возражаете — мы приедем к Вам. Хатч может посмотреть Ричмонд или сходить в кино, пока мы с Вами будем разбирать бумаги и делить наследство.

Понимаю, что это улыбается Вам так же мало, как мне. Сам я с радостью устроил бы из всех этих бумаг костер, но, кроме нас с вами, есть еще Хатч и тетя Хэтти, а также ее единственный оставшийся в живых сын. Разрешите мне, однако, повторить то, что я уже сказал Вам после похорон, а теперь заявляю в письменной форме: я хочу, чтобы моя доля наследства досталась Вам. Кроме того, я употреблю все свои силы — увы, весьма ограниченные — на то, чтобы убедить остальных Мейфилдов последовать моему примеру. Все они устроены в жизни неплохо, отнюдь не голодают, и если им до сих пор не ясен размер нашей задолженности Вам (копившейся на протяжении жизни двух поколений), это разъясню им я — при условии, что сумею удержаться на плаву. Может, конечно, я неправильно выразился. Как бы то ни было, думаю, что удержаться — под присмотром Хатча — я сумею. Да и Вы всегда мне помогали.