Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

скучающим видом сидит на краю кровати, подперев голову рукой. Юбка доходит до лодыжки, обрисовывая ее стройные длинные ноги.

В сорочке и пеньюаре Франка держит перед собой платье на вытянутой руке и красноречивым взглядом указывает подругам на декольте, но Стефанина машет рукой: нет, и не настаивай, не то. Затем Франка встает и по расписанной лепестками роз майолике проходит через всю комнату к столику с флаконами туалетной воды. Открывает один из них.

– Какое приятное сочетание острых ноток! Что это за духи?

Франка, не поворачиваясь, кивает. Это «Марешалла» из флорентийской аптеки «Санта-Мария Новелла», подарок матери, объясняет она, в задумчивости меряя комнату шагами под взглядами ангелочков-путти на потолке.

– Может, гранатовое красное? – предлагает Франческа, снимая туфли и усаживаясь в кресло, которое освободила Стефанина. – Можешь себе позволить. У тебя восхитительная фигура, несмотря на три беременности.

– Нет, это было бы слишком просто, – отвечает Франка. – Нужно что-то… – говорит и стучит подушечками пальцев по губам.

Она подходит к большому шифоньеру слева от кровати, открывает его и начинает перебирать платья. Да, нужно что-то такое, что бы всех удивило. Что напоминало бы всем, что она Непревзойденная, как назвал ее д’Аннунцио, и что ни одна женщина не может с ней соперничать, даже такая, как Лина Кавальери, которую муж привез в Палермо, даже несмотря на забастовки и манифестации, перевернувшие вверх дном весь город.

Подумать только, Иньяцио обеспокоен. Ну да, сейчас он в Риме, уехал переговариваться с сицилийскими министрами и политиками по поводу верфи, стройка которой все еще тянется. Но когда вернется – и при этой мысли Франка чувствует острую обиду, – тут же помчится в Театр Массимо на репетицию «Богемы», а не к своей семье или рабочим в «Оретеа».

Он даже имел наглость оправдываться перед отъездом:

«Мне, как импресарио, следует проследить, чтобы все было в порядке».

Дурак.

Франка барабанит пальцами по створке шифоньера. Неужели он в самом деле думает, что ей ничего не известно? Она даже как-то ему сказала: «Я всегда все знаю, Иньяцио». Ему давно пора понять, что чем больше хочешь сохранить что-то в тайне, тем меньше возможности это сделать, особенно такому хвастуну, как он.

Ей достаточно какой-нибудь мелочи – нового английского костюма, неотложных дел по вечерам, чрезмерного внимания к уходу за усами, – чтобы понять, что на горизонте замаячила интрижка, очередная содержанка.

Что же касается людей, продолжающих шушукаться и зубоскалить, то Франка уже давно поняла, что сплетня похожа на вечно голодное животное: если не находит свежее мясо, доедает падаль. Поэтому она или бросает им ироничный ответ, наблюдая за тем, как они рвут его на части, или выставляет напоказ новое украшение, прекрасно зная, что они будут пытаться угадать, как выглядит другое.

Иньяцио ведет себя столь же нагло, сколь и предсказуемо: после очередного приключения он предстает перед ней с подарком – кольцом с сапфирами, платиновым браслетом, бриллиантовым колье, часто очень похожим на тот, что он подарил своей недавней пассии.

Драгоценности прибавляются постоянно: иной раз в разгар увлечения, другой – когда роман уже закончился. Она даже научилась определять, что значила для Иньяцио та или иная женщина, с которой он ей изменил. По ценности подаренного ей предмета. Но его угрызения совести, уверена она, легки, как пепел.

Однако с Линой Кавальери – другая история.

Лина, дочь швеи, продавщица фиалок, укладчица газет, завоевавшая сначала Рим и Неаполь, затем варьете «Фоли-Бержер» в Париже и «Эмпайр» в Лондоне. У нее звонкий голос, что есть, того не отнять, но главное, она невероятно красива: чистое, невинное личико, на котором горят черные глаза, и тело грешницы, развязное и чувственное. Мужчины сходят по ней с ума. Франка слышала, как однажды ей понадобилось целых восемь экипажей, чтобы увезти цветы, которыми ее забросали. И эта женщина знает, как пользоваться их помешательством: за ее ангельской внешностью – Лина всегда выходит без грима и без драгоценностей – скрывается железная воля. Год назад Лина решила стать оперной певицей. Она спела в Лиссабоне в «Паяцах» и потерпела такое фиаско, что любая другая на ее месте, сгорая от стыда, незаметно исчезла бы с подмостков. Любая, но только не она. Лина смело продолжила выступления и сейчас – после полных залов в театрах Варшавы и Неаполя – приехала в Палермо, боготворимая, манящая, желанная.

Иньяцио впервые выставляет напоказ свою любовницу перед всем городом, сталкивая ее лицом к лицу с Франкой. Что-то похожее было несколько лет назад, когда постель с ним делила Августина Каролина дель Кармен Отеро Иглесиас, которую все знали как просто Красотка Отеро. Еще одна певица и танцовщица без роду без племени, женщина, которая умела бесстыдно и с изрядной долей цинизма пользоваться своим телом. Иньяцио не удержался и похвастался новой любовной победой – и своими щедрыми подарками – клубным друзьям, опустившись даже до непристойных подробностей, которые дошли до ушей Франки, заставив ее содрогнуться от возмущения.

Но то – его обычное поведение самовлюбленного самца.

А это – оскорбление.

Несколько лет назад Франка страдала бы, заливалась слезами, умирала бы от унижения. Но она изменилась и научилась превращать боль в злобу. Она открыла для себя могущественную власть ярости, силу, растущую от осознания собственной значимости. Она не будет больше мучиться от стыда, не будет доискиваться, в чем была ее ошибка. Она научилась думать только о себе и защищаться от боли, которую он ей причиняет. Странное чувство – смесь ревности и любви, унижения и огорчения – испытывает она сейчас к Иньяцио. И глубокое сожаление о том, кем они были друг для друга раньше и что было уничтожено.

Нет, Иньяцио не дурак. Он всего лишь эгоист, неспособный любить по-настоящему.

С этой мыслью отпали последние сомнения, и Франка согласилась позировать Джованни Больдини, признанному и самому обсуждаемому портретисту современности. Художник, запечатлевший немало знатных дам из европейского высшего общества, у них в гостях: Иньяцио пригласил его в Оливуццу, чтобы он написал и портрет Франки. Со свойственным ему высокомерием Иньяцио попросил Больдини выставить портрет в Венеции на летней выставке.

Франка встряхивает головой, размышляя над неспособностью Иньяцио задумываться о последствиях своих решений и вникать в суть вещей: он думает лишь о социальном престиже и зависти, которую вызовет столь очаровательная женщина, его жена. Ему невдомек, что Больдини пишет так, словно оголяет душу, он изображает женщин, сотворенных из плоти и желаний. Его женщины – это женщины, только что получившие удовольствие от любовного акта.

Она не хотела бы предстать перед миром такой – обнаженной, уязвимой. И в то же время испытывает искушение согласиться, показать, какой она может быть. Чувственной. Страстной.

Горит желанием явить свету и мужу себя настоящую.