Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I - Юрий Александрович Лебедев

зрения атомно-молекулярной теории, «поверхность» капли или кристалла является только абстрактной математической поверхностью с определённым значением потенциала некоего квантового силового поля, создаваемого атомами и молекулами, расположенными на значительном расстоянии друг от друга и в узлах кристаллической решётки, и между хаотически движущимися частицами жидкости. Да и сами атомы – это не однородные «бильярдные шарики».

Ещё Резерфорд показал, что атом – это массивное ядро и «почти пустота», в которой движутся электроны, частицы, керны которых на много порядков меньше межатомных расстояний. Из этого следует, что поверхность на атомно-молекулярном уровне – это не сплошная плёнка, а какая-то очень «дырявая» сетевая конструкция со сложной топологией.

Из таких предпосылок я делал какие-то выводы о химических следствиях «межатомной пустоты». Выводы не очень конкретные и совсем не практичные. Во всяком случае, в области химической технологии.

Сейчас не важно, насколько интересными и полезными были эти выводы. А важно то, что коллеги встретили мои рассуждения с холодным недоумением – к чему эти абстракции для нас, практиков?

После семинара никто из присутствовавших технологов не задал мне ни одного вопроса – люди просто быстро разошлись по своим делам. И, как технологу абсорбционщику, мои высказывания не могли быть интересны и Жоржу Абрамовичу.

Но, по окончании семинара, он остановил меня в коридоре и с неожиданным для меня интересом начал обсуждать моё выступление и высказывать несогласие с моими идеями. Его контраргументы, помнится, основывались на постулатах классической физхимии и начальных понятиях квантовой механики.

Было что-то в этом обсуждении сугубо личное. Похоже, тема моего доклада вызвала у него какие-то ностальгические воспоминания. И мы проспорили – весьма, впрочем, дружелюбно, но, конечно, «безрезультатно» – минут 20, стоя в коридоре у дверей в аудиторию.

Этот кафедральный семинар был абсолютно рутинным мероприятием, не влиявшим ни на какие прагматические аспекты нашей кафедральной жизни, а потому интерес, проявленный Жоржем Абрамовичем к моим «фундаментально-абстрактным» идеям, был действительно искренним. И показателен в том отношении, что такого рода темы волновали его не с утилитарных, а с мировоззренческих позиций.

Интерес к такого рода вопросам закладывается у человека в юности. Но у Жоржа ни в Университете Айовы, ни, тем более, в болотах и лесах коммуны ИКОР, не было побудительных мотивов для возникновения такого интереса. И вполне закономерно то, что вступительный экзамен в МХТИ по химии он сдал с оценкой только «удовлетворительно».

Скорее всего, интерес возник на первых курсах обучения в МХТИ, на «общих предметах». И даже можно указать на конкретный курс и конкретного преподавателя, который пробудил этот интерес у студента Жоржа Коваля.

Вот что говорит Лея Кизнер (Елизавета Борисовна Кизнер), студентка МХТИ, поступившая вместе с Жоржем на первый курс в 1934 году и учившаяся вместе с ним на общетехническом факультете:

«Общую химию читал профессор Михайленко.[1080] С подлинным вдохновением излагал он систему элементов Менделеева, толковал об электронно-ядерном строении атома и протонно-нейтронной модели ядра, об искусственном превращении ядер, осуществлённом Резерфордом в 1919 году с помощью альфа-частицы, о работах Нильса Бора, Пьера и Марии Кюри, Ирен и Фредерика Жолио-Кюри, Планка и Эйнштейна».[1081]

В дальнейшей жизни Жорж не занимался проблемами квантовой механики, и, будучи почти всегда загруженным вполне земными заботами, был достаточно равнодушен к «научному философствованию». Но, как показывает пример нашего с ним спора после кафедрального семинара, в его душе вплоть до зрелого возраста сохранялось юношеское любопытство к тому, чтобы понять «как устроен мир». И в благоприятных обстоятельствах это любопытство овладевало им настолько, что могло толкнуть на совершение каких-то поступков, необъяснимых логически, но вполне объяснимых эмоционально – ему было просто интересно узнать что-то новое о «природе вещей».

Именно к такого рода поступкам я и отношу возможность того, что весной 1941 года Жорж, увидев в сетке расписания занятий лекции Ферми и Юри, а, может быть, и встретив кого-то из них на каком-то весеннем собрании в университетском скверике, где проходят массовые университетские мероприятия, решил прослушать курсы их лекций.

06.43. Общее собрание студентов и преподавателей Колумбийского Университета.[1082]

Мне трудно оценить вероятность того, что такие событийные нити связались в нашем ветвлении альтерверса. Но пока нет фактов, опровергающих их действительность «у нас», я продолжаю считать, что аспирант МХТИ им. Д. И. Менделеева Жорж Коваль во время своей зарубежной командировки по линии ГРУ слушал в 1941 году в Нью-Йорке курсы лекций Ферми по физике и Юри по физической химии.

И существует одно неожиданное (хотя тоже косвенное) доказательство действительности того, что не только курс органической химии слушал Жорж в Колумбийском Университете.

Вот что вспоминает профессор РХТУ им. Д. И. Менделеева Г. Г. Каграманов:

«…сидим мы с моим другом и его <Жоржа – Ю. Л.> родным племянником Геной Ковалем на лабораторных занятиях по процессам и аппаратам и считаем Рейнольдсы и Прандтли на логарифмической линейке, на которой чернилами (знать, чтоб не потерять) написано «George Koval» и то ли «New-York city college», то ли «Columbia University» (по-моему, все таки последнее)».[1083]

Позже, в личной беседе проф. Каграманов уточнил, что, скорее всего, на линейке были оба названия.

Для читателя, имеющего химическое образование, задам вопрос – зачем нужна логарифмическая линейка в курсе «Органическая химия»? Правильный ответ (для читателей, не очень хорошо знакомых с этим разделом химии) – в общем-то, ни к чему! В этом курсе практически нет расчётных задач.

А в курсе физики и физхимии? Если вы желаете освоить эти курсы, то обойтись без умения решать расчётные задачи вам не обойтись.

Вот почему на любимой Жоржем логарифмической линейке красовалась надпись «Columbia University». А то, что Жорж любил и ценил этот предмет, доказывается тем, что в свой скромный багаж при возвращении из восьмилетней американской командировки он среди самых необходимых вещей включил и её, бережно хранил много лет, и, отдав в пользование племяннику тридцать лет спустя, придирчиво проверил её сохранность при возвращении. ☺

Об этом эпизоде мне рассказывал и сам Геннадий Коваль. Он запомнил его потому, что будущий профессор Каграманов «взял в лизинг» эту линейку на достаточно долгий срок, а когда всё-таки вернул её, то у линейки оказался сломанным бегунок, за что Геннадий получил строгое внушение от Жоржа Абрамовича за неквалифицированное обращение с этим вычислительным средством. О том, что урон линейке нанёс не он, а будущий профессор Каграманов, Геннадий, конечно, умолчал.

Всё, о чём было сказано выше в этой главе, относится к ипостаси Жоржа Коваля как студента-вольнослушателя Колумбийского Университета