О дьяволе и бродячих псах - Саша Кравец

class="empty-line"/>

В который раз ночное пробуждение сопровождалось мученическими воплями. Когда они прекратились, на смену пришло долгое безмолвие. Но после ряда бессонных ночей крик не мог исчезнуть бесследно. Эхом он засел у Нины в голове. Она так и не могла определить, что подвергает ее худшей пытке — звуки агонии или гнетущая тишина после. Под свинцовой усталостью Нина не знала отдыха. Снедаемая невозможностью уснуть, она вышла из комнаты и окунулась в сумрак длинных стен.

Из стеклянных дверей балкона разливался голубоватый лунный свет, деля коридор на два крыла. Серебристое сияние прокладывало путь по лестнице, мягко скользило вниз по ступеням и отражалось едва различимой музыкой на первом этаже. Кто-то и впрямь заиграл в гостиной.

Спустившись по лунной тропе, Нина робко заглянула в приоткрытые двери. За фортепиано сидела сгорбленная фигура Джеймса. С одной стороны его ласкал призрачный свет из окон, с другой — окутывало покрывало мрака. Он монотонно перебирал клавиши по памяти, пытаясь воссоздать чувственную мелодию; злился, когда нужные ноты убегали из-под пальцев, и настойчиво искал их. Нина обратила внимание, что Джеймса слегка потряхивало. То ли от напряжения, то ли от алкоголя. В бутылке на верхней крышке фортепиано колыхался ром.

Послышался тяжелый вздох. Джеймс вновь поставил руки на клавиши. Нота за нотой плавной волной зазвучала та самая музыка, которую он так кропотливо урывками вспоминал. Легкая, навевающая грусть, она превосходно сопровождала эту волшебную, лунную ночь. Тело Джеймса расслабилось, он выпрямил спину и чуть откинулся назад, а движения рук стали столь непринужденными, словно сами знали, куда следовать.

Он прекратил играть внезапно.

— Тебе снятся сны, Нина? — неожиданно спросил, не оборачиваясь.

Низкий, грудной голос вывел из ощущения летаргии, взбудоражив до мурашек.

— Да, — Нина до сих пор не верила, что Джеймс вдруг заговорил с ней.

— Хорошие? — он чуть развернулся. Лунный свет обрисовал острый профиль.

— Вполне, — помнить бы их еще.

Джеймс выглядел все так же небрежно: потрепанная рубашка, рваные джинсы, взлохмаченные волосы, раскинутые на плечах. Лицо обросло бородой, делая черты менее жесткими. Он встал из-за инструмента, забрал ром и, минуя Нину, отправился прочь.

— Джеймс, — позвала она.

Он остановился к ней спиной, оглядываться не стал.

— Травяной чай помогает уснуть.

— У меня свой «чай». — Джеймс вскинул руку с полупустой бутылкой и двинулся наверх.

Больше этой ночью Нина криков не слышала.

Глава 5. Обратная сторона сцены

Нина посмотрела в зеркало и не признала себя. Отражение мало чем походило на повседневное, отчего она невольно зазевалась, — в джинсовом комбинезоне простого кроя и шерстяном полосатом жакете она выглядела, как если бы Агнес и Эстель каким-то совершенно дьявольским образом запутались в одном теле.

Вежливый стук в комнату прервал процесс самолюбования:

— Я извиняюсь, но нам пора выдвигаться.

Нина вышла на голос Люциуса, немного усовестившись в том, что заставила его ждать. Он нервно поглядывал на часы и определенно не походил на человека, которому предстояло блистать на сцене. И без того уже бледное лицо казалось совсем призрачным, под глазами залегли черные круги, усугубляя болезненный вид, а потухший взгляд добавлял годы. Но даже страдальчески осунувшиеся черты сохраняли в Люциусе привлекательного брюнета. Пусть теперь привлекательность эту и можно было описать, скорее, как «своеобразную».

Во дворе у машины собралась компания попутчиков. Джеймс курил, придерживая переднюю пассажирскую дверь. Рядом дымил Грейсон, вступив в негромкую дискуссию с Ричардом, — судя по неприязненным лицам, разговор не шел. Агнес осталась дома со словами: «Я эту клоунаду уже пятьсот раз видела, и вообще у меня сейчас «Рокки» начнется, катитесь». Эстель деликатно сослалась на нехватку мест в машине, а затем нашла какие-то дела. Нельзя было сказать, что Нина прониклась к тетушкам огромным доверием, но малознакомое мужское общество не внушало его от слова совсем.

— Посадить меня за руль — прямо-таки оскорбление. — Проворчал Люциус, усаживаясь в машину. — Я творец, а не водитель.

— Брюзжишь, как старая бабка. — Джеймс отправил остаток сигареты в ближайший кустарник и устроился на заготовленном месте.

Нине предстояло разделить поездку с Грейсоном и Ричи. Восторгов необходимость не вызывала. Повозившись с магнитофоном, Джеймс запустил кассету из ассортимента бардачка. Салон наполнил ревущий рок. Удивительно, как человек накануне прикипевший к фортепиано мог испытывать наслаждение от сумасшедших басов, что нещадно долбили по ушам, словно железным молотом. Уже на середине пути Нина почувствовала, как несуразные гитарные запилы прессом сдавливают голову.

— Ричи, подвинься, — скрипя кожаной курткой, заерзал Грей, — видишь, места мало.

— Просто кто-то занял слишком много справа, — отмахнулся тот, не отрывая тоскливого взгляда от лесных пейзажей за окном.

Его важный вид, осанка, снисходительный тон — все в Ричарде возмущало Нину. От одежды из гладких тканей в лучших традициях классики до золотистых глаз с недобрым блеском.

— Кто-то слева две недели не высовывался так, может, и сейчас соизволит помолчать? — Как можно сдержаннее ответила она. Осадить Ричарда стало делом чести.

— Sei divertente3. — С уничижающим ехидством произнес он. — Но раз уж сама Нина попросила…

— Тебе в утренний кофе нагадили, что ты ведешь себя как придурок? — Нина не на шутку вспылила, начав терять над собой контроль. Наигранные интонации Ричарда резали по ушам похлеще музыки Джеймса.

— Точнее и не скажешь, — поддержал Грей.

— Встал на сторону девки, чего от тебя еще можно было ожидать? — ощетинился Ричи.

Оба как будто только и ждали момента сцепиться языками. В посыпавшихся ругательствах зазвучали слова, значение которых Нина предпочла бы даже не знать. Она беспомощно отвратила взор на зеркало и встретилась с гневными глазами Люциуса. Его пальцы стиснули руль, да так крепко, что руки вздулись голубыми узорами вен. Одновременно на иллюзиониста навалились собственные волнения, потоки ругани и музыка, которая, пожалуй, могла ублажить слух самого сатаны. Убери хотя бы одно из составляющих уравнения, и справиться с остальными стало бы проще, — Люциус то ли прочитав мысли Нины, то ли основательно утомившись от шума, опустил окно, вынул из магнитолы кассету и со всей ненавистью вышвырнул за борт.

— Твою мать! — Джеймс закричал благим матом. — Черт, Люк, совсем с башкой не дружишь? — он постоянно оглядывался назад, будто эту дьявольскую песнь еще можно было спасти.

Но тишина стала бы роскошью.

— Я считаю, что кое-кому здесь делать нечего! — негодовал Ричард. — Или, раз уж на то пошло, давайте всех подряд посвящать в нашу жизнь. Оно ведь ничего не стоит. Вот я, вот моя изнанка! Добродушие Эстель меня убивает…

— Это добродушие называется «семья», — Грей начинал терять самообладание. — Слышал про такое?

Ричард замер. Потемневшие в ярости глаза выдавали множество роящихся