Библиотека географа - Джон Фасман

— Думаю, мне его будет здорово не хватать. Не потому, что мы были слишком уж близкими друзьями, а потому, что в нем таилась какая-то загадка. И еще одно: он всегда был мрачен. Не поймите меня неправильно, но я рассматривал эту его мрачность как некий культурный антидот к практикуемому здесь преувеличенному оптимизму и вечным наигранным улыбочкам.

Я подмечал этот необоснованный оптимизм у многих наших студентов — словно с ними никогда и ни при каких условиях не может произойти ничего плохого. При взгляде на них кажется, что и в мире ничего плохого не происходит. А все эти войны, эпидемии, перевороты, массовые избиения и прочие проявления мирового зла — лишь повод для того, чтобы подписать пару петиций по пути в гимнастический зал. Будучи, как и он, иммигрантом, я с уверенностью заявляю, что сохранить свою индивидуальность, особенно такую, как у Яна Пюхапэева, здесь очень и очень непросто. Обычно мы, иммигранты, или становимся большими американцами, чем сами американцы, или замыкаемся в себе, мысленно осуждая все, что нас окружает на новой родине. Но Ян Пюхапэев всегда был самим собой — вне зависимости от окружения и обстоятельств, а это дорогого стоит.

Я посмотрел на часы. Профессор, как всегда тонко чувствующий и тактичный, посмотрел на свои и прикрыл за собой дверь кабинета.

— В этом семестре по средам после полудня я веду семинары по истории Ганзы, и мне надо поторапливаться, чтобы не опоздать. Вы очень спешите — или имеете возможность погулять по студенческому городку минут эдак девяносто, чтобы потом мы с вами могли выпить в «Фицджеральде»?

Одно это приглашение стоило поездки в Уикенден. У меня было такое ощущение, что я прошел некий тест, пусть даже и придется сейчас отсюда уехать. Мы с профессором медленно пошли по коридору.

— Извините, но во второй половине дня я должен быть у себя в офисе. Как-никак до него два часа езды.

Он сжал губы в нитку, прикрыл глаза и помотал головой — пантомима Граучо Маркса, выражавшая покорность судьбе.

— Что ж, значит, так тому и быть. Увы, пожилые люди навязчивы и думают только о себе. Но если в ближайшее время вы сюда вернетесь, я с радостью угощу вас пивом. Если же это не входит в ваши планы, я, пожалуй, присовокуплю к приглашению еще и ленч, чтобы вы внесли соответствующие коррективы в свое расписание. Я люблю послушать, что происходит за пределами нашего университетского городка.

— С благодарностью принимаю ваше приглашение. Возможно, уже на этой неделе, когда я напишу некролог. Готов встретиться с вами в любой день, какой вы сочтете удобным.

— Тогда, быть может, в субботу? Надеюсь, для вас это тоже выходной? Я зарезервирую в «Блю-Пойнт» кабинку с окном на запад, и мы скоротаем вечерок за едой и выпивкой, как это пристало цивилизованным людям зимой. Будем разговаривать, пить бренди и смотреть на закат.

Я охотно согласился, и он снова протянул мне руку.

— Значит, до субботы. И держите меня в курсе своих изысканий относительно Пюхапэева. Меня гложет любопытство, какие сведения о нем и как вам удастся раздобыть.

Мы вышли на улицу под порывы уикенденского ветра. Я совсем забыл, что восточная сторона города генерировала свои собственные воздушные потоки. Он стиснул папку с бумагами, махнул мне на прощание и, опустив голову, быстро зашагал к учебному комплексу. Но через несколько шагов неожиданно остановился и вернулся.

— Знаете что, мистер Томм? Я не люблю рассказывать байки о нашем факультете, но должен заметить, что Ян Пюхапэев и в самом деле был чрезвычайно странным человеком. Очень закрытым, погруженным в себя и свои мысли, способным на необычные поступки. Словно параноик. Я мог бы рассказать вам о нем нечто такое, чего наверняка не расскажет никто другой, но прежде вы должны мне кое-что пообещать.

— Заранее согласен на все ваши условия.

— Отлично. Во-первых, вы не используете эту информацию, что называется, всуе. Если это поможет вам воссоздать более полный его портрет, то и слава Богу. Но вы не воспользуетесь этими сведениями только ради того, чтобы расцветить свое повествование, добавив туда перчику. Даете мне слово?

— Даю.

— Очень хорошо. Ну так вот: отношения Яна с местными властями иногда бывали далеко не столь безоблачными, как это можно предположить в случае с университетским профессором истории. Если мне не изменяет память, он даже подвергался аресту, хотя я сомневаюсь, что ему пришлось провести в тюрьме даже день.

— Неужели? И за что же его арестовали?

Когда я открыл свой рабочий блокнот, по лицу профессора Джадида пробежала тень, словно мысль о несообразности происшествия, которое предстояло озвучить, причиняла ему боль.

— Как я уже говорил, это был чрезвычайно закрытый, параноический тип, обладавший к тому же ужасным характером и, возможно, даже склонностью к насилию. Короче говоря, у него нашли маленький пистолет, который он, как выяснилось, постоянно носил при себе. — Сказав это, профессор Джадид невесело рассмеялся.

Я удивленно поднял брови. Подумать только, вооруженный профессор!

— Мы узнали об этом, когда он выстрелил из окна своего кабинета в бездомную кошку, перебегавшую через двор, — продолжил Джадид. — Полагаю, увидел во дворе какую-то движущуюся тень и принял ее за злоумышленника.

— Вы помните, когда это произошло?

— Несколько лет назад. Тогда вы были еще студентом.

— Неужели правда? Не припомню, чтобы слышал об этом происшествии.

— А вы и не могли о нем слышать. Руководство факультета и университета сделало все, чтобы замять это дело.

— Почему?

— Почему? — с мягкой иронией переспросил Джадид. — Да потому что ни у кого в голове не укладывалось, что солидные профессора в этом штате могут ходить с оружием. Выплыви это наружу, и скандала было бы не избежать.

— Почему в таком случае его не уволили?

— Он находился в штате. Чтобы его уволить, пришлось бы выдвинуть серьезные обвинения, а как раз этого руководство делать и не хотело. Просто потребовало, чтобы он больше не смел приходить на факультет с оружием. Он согласился, хотя и не без колебаний. Однако нет нужды говорить, что, несмотря на этот случай, никто его при входе не обыскивал.

— Он что — снова пустил оружие в ход?

— Честно говоря, не в курсе. По крайней мере никогда об этом не слышал. С другой стороны, о первом инциденте тоже знали всего несколько человек. Но если вас интересуют детали, позвоните моему племяннику Джозефу, который служит в полиции Уикендена.

— Ваш племянник — коп? — изумился я.

— Совершенно верно, — рассмеялся он. — Мой любимый племянник — фактически самый любимый из семи имеющихся, плюс две племянницы в придачу. Или вы полагаете, что всем отпрыскам мужского пола семейства Джадид вручаются твидовые пиджаки с декоративными заплатками на локтях прямо на выходе из утробы? Нет, только я один такой… хм… ученый… Ох! Кажется, я заболтался, а между тем давно должен быть на занятиях. Думаю, лучше обсудить семейные дела за ленчем. Но с Джозефом все-таки свяжитесь, если вам любопытны подробности этой истории. Этот парень нравится далеко не всем, но в любом случае человек он довольно умный и интеллигентный, и если вы не забудете упомянуть, что звоните по моей рекомендации, в лепешку расшибется, чтобы помочь вам.

— Большое спасибо, профессор. Позвольте только полюбопытствовать напоследок еще об одной вещи: когда вы говорили о паранойе Пюхапэева — это не была лишь фигура речи? У вас и впрямь есть основания так думать?

— Одним из родимых пятен советской эпохи, мистер Томм, является недоверие ко всем и вся. Рассматривая паранойю как психоз, мы не можем игнорировать и психические отклонения параноического типа, возникающие под воздействием целого ряда вполне реальных внешних факторов — таких, например, как всеобщая подозрительность. Я не знаю, к какой группе отнести Яна. В любом случае он был человеком скрытным, недоверчивым и подозрительным. Темной личностью, если так можно выразиться. С нетерпением буду ждать субботы, когда мы с вами сможем обсудить его индивидуальность более детально.

БАШНЯ

Когда мы говорим «башня», то подразумеваем место, где происходит трансформация, причем в самом широком смысле. Это и сам преобразующий сосуд, и внешний сосуд, в котором заключен первый, и лаборатория, где происходит процесс, и само здание лаборатории, и город, где это здание находится, — наконец, графство, где этот город расположен, ну и так далее. Опытный вдумчивый преобразователь предпочтет направить увеличительный прибор внутрь, нежели наружу, рассматривая как сосуд для трансформаций прежде всего самого себя и превращая внешние символы и звуки в мысли. Кажется, в наши дни мы оставили подобный подход только дамам и романистам.

Кларк Чамблей. Слишком мало, слишком поздно. Трагическое паломничество викторианских алхимиков

Если часы являются наиболее точным указателем времени, то чувствуют время лучше всех воры. Омар Иблис был самым ловким, а в 1154 году от Рождества Христова, когда начинается наше повествование, еще и самым неуловимым вором на Сицилии. Он старательно культивировал свою анонимность: носил выцветшие, незапоминающиеся одежды, волосы и бороду подстригал не по последней моде, но и не на старинный манер, держался не слишком далеко, но и не слишком близко от толпы, ходил не особенно быстро, но и не чересчур медленно, и никогда не выказывал внимания к вещи, которую хотел заполучить более всего. Он учился сосредоточивать максимум внимания на периферии, нежели в центре своего поля зрения. По ночам Омар тренировал память: приносил на задний двор по пригоршне камешков и сушеных бобов, затем бросал их на землю и несколько мгновений созерцал результат, потом шел домой, готовил себе обед, съедал его и лишь после этого воспроизводил по памяти узор из перемешавшихся между собой бобов и камешков. Прежде чем отправиться спать, он тренировал свое тело — лежал пластом по несколько часов без движения, попеременно напрягая и расслабляя единственную мышцу в центре ладони. При этом он старался управлять сердцебиением и контролировать вдохи и выдохи, чтобы их ритм совпадал с трелями цикад.