Библиотека географа - Джон Фасман

Потом он посмотрел на часы.

— Ну, что у тебя сегодня на повестке дня? Кто-нибудь звонил по поводу умершего профессора? И сам ты собираешься кому-нибудь звонить, куда-нибудь ехать? Должен, должен быть где-то человек, который знал его лучше других. Согласен?

Я кивнул.

— Почему бы мне не съездить в Уикенден и не зайти на исторический факультет университета? Вдруг там что-нибудь о нем знают?

— Дельное предложение. Ничего не имею против. Есть еще планы?

— Я готов ехать хоть сейчас. Между прочим, этот профессор представляется мне весьма любопытным типом. Что же касается всего остального, то сегодня я должен написать о магазине Веррила, что в городском саду. Он переезжает в новое помещение и собирается открыть секцию фруктов и натурального меда. Но с этим материалом, как мне кажется, можно и повременить.

— Что значит «повременить»? — спросил Арт, притворно хмурясь. — Это тебе не о елочках писать. Эта новость — гвоздь нынешнего сезона. Надо же нам чем-нибудь заполнять страницы?

— Полагаю, надо. Я напишу вам о Верриле, обещаю. Кроме того, с прошлой недели остался материал по районированию, а также список товаров, которые должны поступить в местные магазины к рождественским праздникам. Не забудьте и про фотографии, оставшиеся с прошлого Рождества. Если поместить их рядом со списком товаров, получится очень мило и живенько. В любом случае я вернусь во второй половине дня.

Арт хлопнул ладонью по столу.

— Ну и отлично! Отправляйся в путь, сын мой, и да будет твоя дорога гладкой как шелк.

Поездка из Линкольна до Уикендена обычно занимает чуть меньше двух часов, если, конечно, позволяет движение. Когда я получил работу в Линкольне, мне приходилось довольно часто ездить этой дорогой, чтобы провести уик-энд с Мией. Мия Парк была на два года младше, но неизмеримо превосходила меня остротой ума, отвагой, умением владеть собой и вести споры. У нас с ней был, что называется, трудный роман, державший обоих в постоянном напряжении. Мы сошлись, когда я перешел на последний курс, и встречались в свободное от занятий время, которого у нас оставалось не так-то много. Должно быть, в силу всех этих причин наш разрыв был предсказуем и оказался сравнительно безболезненным. Более того, после этого мы даже какое-то время встречались. Но когда Мия окончила университет, я подумал, что она окончательно исчезла с моего горизонта. Хотя на периферии сознания теплилась мысль, что вскоре я обязательно прочитаю о ней в газетах. Признаться, я был бы не прочь увидеть ее, узнать, как она поживает, но по некотором размышлении отказался от этой мысли. Как ни крути, а к вечеру я должен вернуться в Линкольн. Возможно, я бы оценил перспективу личной встречи по-другому, будь у меня хотя бы небольшой шанс на ностальгический трах с ней, но человеку, работающему с девяти до шести, о сексе посреди трудового дня нужно забыть. (К своему большому разочарованию, я скоро понял, что о сексе вообще можно забыть, когда переезжаешь в крохотный городок Новой Англии, где дочки местных горожан в своем подавляющем большинстве гораздо старше тебя и обременены семьями и пуританской моралью.)

Я катил в восточном направлении мимо индустриальных городков Коннектикута, которые когда-то процветали, но нынче пришли в полное запустение, а выехав на федеральное шоссе, вдруг подумал, что смог бы доехать до Уикендена с завязанными глазами. Я ездил по этой дороге туда и в Нью-Йорк раз, наверное, восемьдесят и знал здесь каждую кочку ничуть не хуже, чем убранство собственной квартиры. Знал, к примеру, что на Род-Айленде покрытие шоссе становится чуть более шероховатым, что чахлый лес на обочине кажется чужеродным элементом, не вписывающимся в индустриальный пейзаж, а попадающиеся по пути безликие бетонные здания построены в 1970 году и в них располагаются офисы и гаражи. Наконец промелькнули коробки автобусных станций Стаунтона и Иствика и показался дорожный указатель, свидетельствовавший, что до поворота на Уикенден осталось каких-нибудь пятьдесят ярдов. Когда въезжаешь в Уикенден, первым делом видишь стоящие с обеих сторон дороги обшитые вагонкой пастельных тонов трехэтажные дома с многочисленными балкончиками. С дороги они представляются до того легкими и хрупкими, что кажется: подуй ветер — и они улетят. Потом начинается индустриальный сектор, застроенный домами из красного кирпича. Этот сектор в свое время был заброшен и приговорен к сносу, но несколько позже возобладала другая точка зрения, дома отремонтировали, заново покрасили и стали сдавать в аренду под частные художественные галереи и кафе для богемной публики. В таком кафе за пять долларов пятьдесят центов можно было получить порцию кофе в керамической чашке, изготовленной кустарным способом приятельницей владельца заведения. Далее располагается так называемый нижний город с его жилыми кварталами, застроенными покосившимися от времени старинными домами, среди которых то тут, то там высятся новомодные небоскребы из стекла и стали, самодовольно поблескивающие на солнце и напоминающие богатого дядюшку, приехавшего навестить бедных родственников. Извилистые улочки, ответвляющиеся от парковочных площадок, змеятся, пересекаясь, во всех направлениях, упираясь в конце концов в какой-нибудь древний дом с треугольным чердаком или мезонином. Я люблю Уикенден и все, что с ним связано, той собственнической любовью, какой мы дарим существа беззащитные и беспомощные (или хотя бы отчасти беззащитные и беспомощные), но бесконечно нам близкие. Всякий может переехать в Нью-Йорк, Сан-Франциско или Лос-Анджелес, отбросить прошлое и присоединить свой голос к хору здешних аборигенов. Но это место ничего не может вам предложить, кроме своей странности и старомодного обаяния, которые, если уж вы его полюбили, навсегда околдовывают вас, проникая в душу, плоть и кровь.

Я съехал с федерального шоссе на Фирвелл-стрит, огибающую холм, на котором располагался университетский городок. Принадлежавшие Уикенденскому университету строения занимали несколько квадратных миль этой возвышенности, откуда открывался вид на восточную часть города. Университет в значительной степени изолирован от остальных кварталов — и в географическом, и в культурном плане, так что местным студентам, не обладающим авантюрной жилкой, нет необходимости вступать в какие-либо отношения с обитателями большой и враждебной нижней части города (на самом деле не такой уж большой и нисколько не враждебной). При всем том жилые кварталы находятся достаточно близко, чтобы студенты старших курсов, которым надоедает ютиться в общежитии, могли снять там комнату и ходить оттуда на занятия. Я проехал вверх по холму, миновал здание городского суда и университетский клуб и, когда административные городские постройки окончательно уступили место академическим, свернул за угол и остановился у здания исторического факультета.

Выбравшись из машины, я увидел, что навстречу идет какой-то костлявый растерзанный тип в большой, не по размеру, синей куртке, громогласно обращаясь к неким неизвестным мне членам местной общины, каковых, впрочем, поблизости не наблюдалось. Заметив меня, тип в синей куртке воздел к небу наподобие дирижерской палочки свой указательный перст, каковой в следующее мгновение опустился и ткнул в мою сторону.

— Нет, братан, ты только подумай, что вытворяют эти гребаные пони! Так их разэтак! Это ж надо — сбросить взрослого мужика на землю!

Вероятно, лицо у меня в этот момент приобрело глупое выражение, поскольку тип, подойдя ближе и обозрев меня со всех сторон, сказал:

— Черт! Не слышишь, что ли? С тобой разговариваю… — Он сплюнул на тротуар, снял с головы засаленную бейсболку с надписью «Гаражные услуги братьев Мендес» и почесал себе лысину. — Садись-ка лучше в свою гребаную тачку, это мелкое дерьмо на колесах, которое ты по ошибке называешь машиной, и возвращайся в Сен-Лу. — Завершив эту сентенцию, он пошел было дальше, но потом остановился, повернулся ко мне, покачал головой и, выставив руки ладонями вперед, добавил: — И скажи мисс Этель, что ей больше не о чем беспокоиться. Я там буду еще раньше ее. Так-то, парень!

Недоумевая, что бы все это значило, я зашагал по ступеням к двери исторического факультета. В последний раз я заходил сюда года два назад, но, казалось, с тех пор прошла целая вечность. Тогда я был вполне приличный, хотя и немотивированный студент, который писал хорошие эссе и считал диплом гуманитарного факультета панацеей от всех бед и средством убежать от действительности. Однако я никак не мог взять в толк, какое отношение к гуманитарной науке имеет, скажем, способ штопки чулок в колониальной Америке или метод сверления орудийных стволов в царской России. Не то чтобы я был человеком нелюбопытным, совсем нет, но в данном случае требовалось не просто любопытство, но любопытство идейное, а это свыше моих сил. Я не прочь в общих чертах представить себе процесс сушки сухарей в Вермонте или узнать, какие достижения оружейников Екатерины Великой легли в основу современного производства автомата Калашникова. Подобные знания я был готов принять к сведению и даже удивиться, но как-либо использовать их, искать им практическое применение в современной действительности мне не хотелось. И уж тем более не хотелось десятилетиями корпеть в архивах и музеях, отыскивая второстепенные детали какой-нибудь эпохи, чтобы потом иметь возможность дискутировать на эту тему.