Заходер и все-все-все… - Заходер Галина Сергеевна

(Арон) мыл меня по приказанию Тимы. Роли наши переменились. В бане. Целуемся. Первый раз с голым мужчиной. Сует Тимкино угощение. Детская привычка — самое сладенькое про запас. Рассказ о бое. Некогда бояться. О храбрости — слишком занят.

— Слушай, как там наш эскадрон? — спрашиваю я связиста.

— Какой ваш эскадрон?

— 89.

Эскадрон, в котором находятся Арон, Тима и Коля Отрада, вторично отправлен на вынос раненых.

Бьет артиллерия. Как-то там Арон… — думаю я.

Я вспоминаю празднично-голубое южное небо Коктебеля, где мы с ним впервые познакомились. Он не очень изменился с тех пор — все такой же огромный, шумный и неуклюжий, напоминающий молодого щенка. Он был влюблен в Нину, которая стала потом моей женой. Как смешно он ухаживал за нею. Мы с Ниной хорошо плаваем, а Арон плавает «по-собачьи» и быстро задыхается. Мы уплывали от него и бросали в него вишневыми косточками, но он, задыхаясь, фыркая и отплевываясь от соленой воды, упрямо плыл за нами.

В Москве, когда он жил у меня, я узнал его ближе. Меня всегда поражала в нем одна черта — полная безоглядность. Всему, что он делал, он отдавался целиком. Как он работал! Утром он усаживался за стол, иногда забыв умыться. Если ему не писалось, то он начинал выводить на бумажке какие-то каракули. Потом писал всегда одну и ту же фразу: «У меня сегодня ни черта не выходит. У меня сегодня ни черта не выходит». Исписав этими словами два листка, он начинал писать стихотворение, и оно выходило.

…Я в штабе полка. На ПСД. Дым. Писк телефона. Там эскадрон. Москва. Орша, Орша. Не отвечает. На каменной печке (сплю?). Я начинаю волноваться о них. Засыпаю. Гром артиллерии. Выхожу в обед. Идет эскадрон. Слепо, измученно.

— А Арон?

— Какой Арон?

— Поэт.

— Ах, поэт? Убит, два раза убит. Такой чудак.

Провезли Тиму. И злоба об Ароне, бешеная слепая злоба охватывает меня. В Коктебеле, как он ел, как он ухаживал, огромный. Я не понимаю.

Самодеятельность. Кого пригласить? Да ведь Арона нет, думаю я. И впервые плачу.

Похороны — все, что делается для мертвых, — для живых. Нестройный залп. Пальба артиллерии. Я читаю его строки бойцам. О бессмертии.

«Я своему отцу давно гожусь в отцы»(продолжение)

Но вернусь в двадцать третье июня 1934 года. С этого же дня тетрадь заполняется стихами, строчками, посвященными Нине, Коктебелю, где они провели это лето. На форзаце, словно эпиграф ко всему, строки:

Все написано — тебе, Ради лишь одной тебя…

И дальше:

Ниночка, любимая, трижды любимая!

Ты.

Ты — 18 лет, хорошее тело, хорошая голова, легкие руки — девушка, знающая жизнь на глаз, на ощупь, на вкус — нет.

В жизни тебе нужно многое; ты любишь — ты хорошо загорела — плыть в упругих волнах, хорошие стихи, любишь смелость, бежать сломя голову, сострить, поиздеваться, театр, свежий ветер в поле, широкие полотна ветра в горах, скакать верхом, удрать на велосипеде, — ты это делаешь лучше всех, за тобой ухаживают; потанцевать, песню петь без голоса, любишь музыку, погладить маленького котенка теплой рукой; нужную книгу, закатные облака, разозлиться — ты жива, хороша, танцы, танцы, смех, капельку вина…

Математическая задачка на вычитание:

_20 лет

 17 лет

________

3 года

X лет — Y лет = Z годам??? 3 года NINA

Послушайте, как жизнь сложна. Нельзя ль попроще и получше? Но нет, такая и нужна. (Другой ведь все мы не получим.)          * Ужасно жить — и сознавать, Что ты не первенец творенья, Что жизнь нисколько не нова И каждый жест — лишь повторенье.          * А в мире нашем Глаз твоих бездонней Одно лишь небо…          * Ниночка, люблю тебя, моя первая!

Когда я перелистываю тетрадь, которая пролежала без малого семьдесят лет, вчитываюсь в строки еще несовершенных стихов, написанных неустоявшимся почерком, у меня, словно за внука, болит за него, за того мальчика, душа.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ранняя женитьба…

Кроме счастья первой любви, Нина принесла ему много огорчений. Финская, или «Белая» война, как ее называл Борис, на которую в декабре 1939 года он ушел добровольцем, была тем Рубиконом, который они не смогли преодолеть. Нина Ефимовна ушла из его дома в Брюсовском переулке, «навеки полюбив другого».

Она разбила не только их союз, но и его сердце.

Впоследствии, вернувшись с Великой Отечественной войны, на которую он также ушел добровольцем, Борис Владимирович снова женился. И если первый брак со временем затянулся флером приятных воспоминаний и Борис вновь подружился с Ниной Зозулей, то последующий нанес ему такую рану, которая отразилась на его характере и болела до конца его дней…

…Сейчас, когда я пишу эти записки, у меня гостит наша давняя приятельница, бывшая соседка по Комаровке, живущая сейчас в Америке. Она вспомнила, что несколько лет тому назад, во время доверительного разговора, Борис сказал, что на его счету по крайней мере 13 женщин, но жена была и есть единственная — и это я. Не могу не добавить, что Борис Владимирович не мог обойтись без шутки даже в таком серьезном вопросе, так как в эту «чертову дюжину» он включил, например, девочку (тоже Галю), соседку по парте, в которую он влюбился в первом классе. Он принес ей в подарок свои любимые игрушки из дома. Надо сказать, что приносить любимой женщине что-нибудь в «клювике» было ему свойственно. Угостить чем-нибудь вкусным и самому наблюдать с удовольствием, приговаривая «Ко-ко-ко».

Последние годы он в каждую пятницу неизменно проводил «разгрузочный» день: ничего не ел, только пил слабый чай или воду. Я стеснялась в этот день при нем садиться за стол, а он настаивал, чтобы я сидела рядом: «Мне приятно, когда ты ешь».

Любил делать подношения, которые подчас были неожиданными. Помню, он купил для меня большую «ходячую» куклу только потому, что она была, по его словам, похожа на меня. По этой же причине подарил мне куклу Барби. Я уж не говорю о полезных подарках, таких, как плейер, чтобы, выгуливая собаку, я могла слушать музыку.

Незабываемым подарком от Бори стало ожерелье из лазурита в египетском стиле — «ожерелье Нефертити», как он назвал его. Где Боря углядел такое необыкновенное украшение? «Подумать только! Мой любимый цвет», — говорил он, цитируя Иа-Иа из сказки о Винни-Пухе, когда я надевала его. «Подумать только… мой любимый размер», — продолжала я.

В последний год жизни, когда Боря уже не покидал дом, ему захотелось сделать мне подарок. По телевизору шла программа «Магазин на диване». Периодически, включив ее, он подзывал меня и спрашивал, нравится ли мне то или иное украшение. Я тупо отмахивалась, ссылаясь на то, что мне сейчас некуда такое надеть. Я видела, что мое равнодушие его огорчает. И, поняв это, однажды сказала, что вот эти кольцо и серьги с изумрудами мне кажутся интересными. Он, словно невзначай, узнал у меня номер кольца, и не успела я опомниться, как посыльный из магазина был уже у нас. Заодно Борис заказал для меня и особые французские брюки, делающие (если верить рекламе) чудеса с женскими ногами и бедрами. Радовался, что мне пришелся по душе его подарок.