– Аой! - Антон Юртовой

стихавшем

и доносившемся до иззлащённой Иды,

       горы, и до Гаргара – верха её; там восседал,

наблюдая окрест мира движенье

                        и в ряд составляя события,

                                                       тучегонитель

и громовержец, владыка могучий,

              чьё каждое слово исполнено быть

                                                           непреклонно

и скоро должно и чья мощь

         в испускании молний и сполохов

                                            неукротима и гибельна

равно всему – и живому и тверди.

                Был вельми Кронид на Гефеста

                                                             прогневан —

сына его, управителя жара, славного в деле

                                       кузнечном и в помыслах

непеременчивых и не злокозненных,

                                      всеми почтенного,

                                                 хоть и хромого.

                                                                   Однажды

сетью незримою, им изготовленной,

              были уловлены в спальне домашней его,

на ложе, супруга его Афродита, богиня любви,

                          и Аре́й быстроногий, воительный

бог-потаскушник; они в соитии блудном —

                                                 позе потешной —

                                                 оба тогда предста́ли

бога́м и супругу вопящему. Хром и недужен,

                                                        по воле Зевеса

                                       обременялся заботами тот

о совершенствах искусств и ремёсел,

                     полезных бессмертным и смертным.

Так возвещал о своём раздраженье Гефесту

                       Кронион, речь передав вестоносцу,

отроку, крылья и облаченье имевшему

                пёстроблестящие, раззолочённые:

                                                                      «Волей

своей, – а она сокрушить готова

                                   любого ослушника, —

                                  я бы исторгнул тебя и поверг

подале владений Аида, в Та́ртар

                             бездоннобезмерный,

                                где нет ни света, ни суши,

                                                                    ни влаги;

там, как ты знаешь, лишённый опоры,

                     на все времена обречён находиться

родивший меня, Крон, дед твой,

       держатель бывший верховного скипетра —

символа воли богов безграничной; —

                       богам неугодным я его счёл,

                                                     воздав за корысть

и худые деяния мукой жестокою.

            Нет, не хочу я того же сегодня тебе;

                                                            пристало тебя

уважать на Олимпе и в людях;

       признаний достоин не в меру других ты;

                                                                  но помни:

не пощажу вдругорядь, будешь туда ж помещён,

                                   где постигнешь виновность.

Поведай же, дерзкий, умышленно ль ты

                           не представил отчёта ко времени

или тому полагаешь иную причину;

                                   я хоть и знаю про всё,

                                              но сам ты сие изложи,

чтобы мог я поверить, а дале решим —

        из такого». Гефест в унынье горчайшее

                                                                           впал,

внимая тираде Кронида ужасной;

напоминалась ему его хромость бедовая,

                                                    что поимел он

                            за давнюю малую шалость свою

от его необузданного родителя, бога

                верховного, в негодование дикое

                                   впавшего и зашвырнувшего,

за ногу крепко схватив, его, с верха Олимпа

                                 в сторону дальней низины

                                                      на острые камни.

Немедля ответствовал он,

                           упросив лепокрылого отрока

верною молвь донести свою к уху Зевеса —

                                            да будет преградой она

от дальнейшего страшного гнева

                              и нынешний гнев утиши́т

                                                              и уменьшит.

Мыслью и духом собравшись, такие слова

                                            вестоносцу он говорил

для владыки державного, необоримого:

                         «Только тебе я, отец, подневолен;

слышал я гром; но мне он казался

                          несильным, нисколько не схожим

с твоими громами; нёсся же он от Парнаса,

                                       пристанища муз и поэтов,

горы, у подножья которой вепрь,

                      губитель свирепый, выставив клык,

с разбега ударил им бывшего там на охоте

                                   сына Лаэрта-царя, Одиссея;

славой покрыл тот повсюду себя,

                 хитрец многоумный и воин отменный.

Вепрь ему ногу поранил. То ещё

                 до великих событий у Трои случилось.

По шраму узнала его остарелая ключница,

                              в доме, куда после странствий

тяжёлых и долгих вернулся тайком Одиссей

                                      к супруге своей Пенелопе,

допреже докучных её женихов опозорив

                                                  и смерти предав,

                                                            расстрелявши

из мощного лука. Некий поэтище,

                  сын Александра, Алексий, безвестный

и не замеченный ни на Олимпе,

                               ни в сонмах народов,

                                             чьи предки потщились

оборонять крепкостенную Трою, а также —

                             в потомках бесстрашных ахеян,

родом из дальних угорных степей,

                                        что по-за по́нтом, —

                                                он вот меня упросил

колесницу ему изготовить,

                      дабы́ на Парнас поскорее

                                                 доставить собранье

трудов многолетних его,

                          умещённых отдельно

                                          в раскрашенных книгах,

с разметкою в каждой о сроке писания.

                                                  Хоть плодовит,

                                             но, конечно, величием

слога сей имярек не равен Гомеру

                                           богоподобному.

                                           Он на вершине селился

Парнаса, и там его книгам,

                                  он мне сказал,

                         размещаться уместно: да будут

они во внимании муз горделивых

               и ласковых; каждый, туда восходящий,

также труды из собранья

                      прочесть не преминет,

                                     хвалой их творцу воздавая.

Просьбу исполнить я взялся. Та колесница

                               вместительна; вся позолочена,

как и положено; я ведь искусен

                                  в таком снаряженье.

                                                В повозку я и Пегаса

упряг, умножив поэту довольство и радость.

                           Только оплошностей не избежал,

повлажни́в углубленья ступи́ц,

                                где оси находят опору,

                                                   не дёгтем, а только

нектаром – для нас, олимпийцев-богов,

                     наилучшим из лакомств и средством

бодренья; такая оплошность одна;

            а ещё: с другой колесницы ободья отъяты

и вставлены мною;

         из них едино расшилось,

                     подвержено молнии; я не предвидел

её. Дий, сокрушитель!

                          Она от тебя залетела,

                       уже при немалом колёсодвижении,

дале подножья горы. По склону наверх

                              колесница неслась, разгоняясь;

тогда лишь от трения высохших осей

                   и трепетания обода вышло дрожание;

грохот пошёл. Пра́вил послушным

               и безотказным Пегасом Алексий,

                                                         Александрид,

муж при отваге, решительный,

                                   сам, похвалясь мне

                                умением править. Но сладить

с повозкой не смог. Тяжёлые книги

                           назад колесницу тащили

                                                     и с нею конягу.

Не раз и не два катилась она

                к подошве горы величавой,

                                                            и с каждым

заездом сильнее возок погромыхивал

                           и дребезжал. До сумерек полных

дать я отчёта не мог —

         с доставкою к темени только

                                                  покончил наездник.

Зевс многомощный! Родитель!

              Я тем виноват, что светлого дня

                                                               не хватило

для трудной работы, а тут ещё промах

                                со смазкой ступи́ц получился.

Нектаром снабжён я без меры,

                          но дёгтя немного имел,

                                             а к тому ж не