Алиса, влюбись в папу! (СИ) - Плюшина Нюша

Глава 15. Пушкин

“Саша, прости. Я больше не хочу тебя видеть. Не звони и не пиши мне больше”.

Именно это сообщение я получаю, когда утром, едва залив в себя стакан кофе, на всех парах несусь к Алисе.

Торможу так резко, что сзади стоящая машина начинает беспрерывно мне сигналить. Во рту мгновенно пересыхает. Перечитываю и совершенно не понимаю, что делать.

Что? Что я сделал не так?

Ведь ещё вчера всё было замечательно. Идеально просто. Мне казалось, что у Алисы в глазах было точно такое же желание, как и у меня.

Или же мне просто казалось?

Нет, так нельзя притворяться. Невозможно. Я же видел, я чувствовал, как моя девочка отвечает на поцелуй. Я ощущал мелкую дрожь в её теле, но это было не от испуга, нет, а потому, что она тоже этого хотела. Как и я.

Неужели её испугал мой напор? Что всё слишком быстро?

Да, я находился на пределе своих возможностей. Держался из последних сил. Причём, я даже сам не понял, как это всё произошло. Просто в определённый момент я осознал, что уже не могу без Алисы. Не могу и всё. Даже когда я уезжал с работы далеко за полночь, мне жизненно важно было услышать её голос. Но я не хотел её будить. Просто отправлял эсэмэску с пожеланием спокойной ночи, но Лисёныш всегда перезванивал.

— Разбудил? — невинно интересовался я, а в душе в этот момент мои демоны ликовали от счастья.

— Я хотела услышать твой голос, — шёпотом говорила Алиса.

И всё. Предохранители срывались к чертям. Хотелось говорить с ней вот так, всю ночь.

Хотя, кого я обманываю. Мне уже давно и сильно хотелось не только разговаривать. Раньше секс у меня случался сразу. В первый день, ну, максимум, два. И это было своеобразной “лакмусовой бумажкой”. Так я определял, подходит ли мне девушка или нет. Все эти томные взгляды, гуляния под луной и поцелуйчики — не для меня. Да и не знаю я нормальных мужиков, которым бы это нравилось. Были некоторые, но это либо подкаблучники, либо слюнтяи, что, впрочем, одно и то же.

Хотя, нет. В каждом правиле есть исключения. Мой друг Марк Карамов. У него с его женой Агатой был как раз вечный “романтИк”. Но это никогда не выглядело нелепо, слащаво или глупо, нет. Наоборот, я даже, порой, ловил себя на мысли, что если любовь и существует, то она должна быть вот такой. Когда и ум, и тело, и душа — всё сразу. Кто-то из великих сказал: “Любовь — это сочетания ума, души и тела. Сочетание ума порождает уважение, сочетание души — дружбу, сочетание тела — близость”. Я никогда не заморачивался над первыми двумя пунктами, переходя сразу к третьему.

Но Судьба решила щёлкнуть меня по носу. И, встретив Алису, я сначала проникся к ней уважением, поскольку только умный и добрый человек обладает всеми теми качествами, что есть у неё. Потом я понял, что мне с ней хорошо. Просто хорошо даже сидеть рядом. Это как со старинным другом, с которым сидишь на кухне после громкого застолья, разговариваешь, а когда вы оба замолкаете, то ты понимаешь, что вы в этот момент думаете об одном и том же.

И я подсознательно понимал, что третий этап нашего сближения станет необратимым. Я чувствовал, что после того, что между нами случится, всё будет навсегда.

Либо серьёзно, либо никак.

Я, по-видимому, решил, что серьёзно.

Алиса, по-видимому, решила, что…

- “Запрещено цензурой!” — смачно выругался я, ударив по рулю. Вжав педаль газа в пол, рванул к девушке.

Как угорелый добежал до её квартиры. Со всей дури нажал на звонок, а потом стал кулаками долбить в дверь.

— Алиса, открой! Открой! — заорал я, не обращая внимания на то, что сейчас было раннее утро воскресенья, и многоквартирный дом ещё мирно спал.

— Хватит орать!

Дверь внезапно распахнулась. Передо мной стояла женщина, около шестидесяти лет, с короткой стрижкой, серо-голубыми глазами, как у Алисы, и весьма недружелюбным взглядом.

Женщина скрестила руки на груди:

— Пушкин, надо полагать? — она смерила меня высокомерным взглядом, от которого я, признаться, слегка стушевался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Саша меня зовут, очень приятно, — пробормотал я, выглядывая вглубь квартиры, пытаясь разглядеть там Алису.

— Елена Николаевна, — едва заметно кивнула женщина. — И мне не очень приятно.

Я стоял, как провинившийся школьник, но даже не понимал, за что меня отчитывают.

— Почему Вам не приятно? — задал я, пожалуй, самый идиотский вопрос в мире.

Елена Николаевна хмыкнула.

— А как я должна относиться к человеку, из-за которого моя дочь ушла из дома?

— Куда она ушла? — ошарашено переспросил я.

Елена Николаевна развернулась и на секунду скрылась из виду. Вернувшись, она протянула мне клочок бумажки:

“Мама, я поживу у Алёны, ладно? Ничего не спрашивай. Буду звонить. Целую.”

Я устало мотаю головой и изо всех сил зажмуриваю глаза.

— Дайте мне адрес Алёны. Пожалуйста, — смотрю на женщину с надеждой, но Елена Николаевна лишь качает головой.

— Нет у меня её адреса. Да даже если бы и был — не дала бы. Ни к чему это. Говорила я Алисе, что ничего у вас не выйдет, да разве она будет слушать, — горько усмехается.

— Вы считаете меня недостойным Вашей дочери? — поднимаю одну бровь, словно бы пытаюсь убедить женщину в собственном превосходстве.

— Я считаю, что это мезальянс. Вы из разных песочниц, Пушкин, — женщина поджимает губы и отводит взгляд. — Всё. Разговор окончен. На выход, Бэмби.

— Почему Бэмби? — обиженно спрашиваю, потому что чувствую, что это усмешка.

— Маленький глупый олень, потому что.

Я ухожу с неприятным осадком и с ещё большей кучей вопросов. Понимаю, что могу разыскать эту Алёну за пару часов, но от этого не легче. Звоню своим людям, чтобы они пробили адрес, и возвращаюсь домой. Прикрыв дверь, устало прислоняюсь затылком.

— Па-а-ап, — из гостиной вдруг выглядывает Кир.

Странно. Я уж думал, что он у своей Кати.

— Что, Кир? — хмурюсь.

Сын мнётся:

— Тут…

— Здравствуй, Саша. Вот я и вернулась, — слышу до крика знакомый голос, и сердце разгоняется до миллиона ударов.

Глава 16

Следом за сыном из гостиной выходит она. Эвелина.

Мать Кира. Моя первая любовь. И “запрещено цензурой”, которая выкинула нас с сыном из своей жизни на семнадцать лет.

Она смотрит с улыбкой, но в её глазах нет никакой доброты. Лишь едкий, хитрый прищур, который, словно дикий яд, проникает под кожу.

— Не узнал? — с кривой ухмылкой спрашивает женщина. — Неужели, так сильно изменилась?

Нет, не сильно. Впрочем, ботокс и все остальные “женские штучки” поистине творят чудеса. “Сзади пионерка, спереди — пенсионерка”, - с каждым годом эта пословица становится всё менее актуальной. Современная косметология идёт семимильными шагами, и теперь, глядя на “перекроенных” со всех сторон девиц, невозможно определить их настоящий возраст. От двадцати до восьмидесяти.

Вот и Эвелине, при желании, можно дать не больше тридцати лет. Она поправляет свои длинные, пергидрольные волосы, вытягивает и без того ужасные полные губы “уточкой” и подходит ко мне, видимо, чтобы поцеловать. Когда, приблизившись, Эвелина тянется рукой к моему лицу, я резко перехватываю её запястье, от чего бывшая вскрикивает, а Кир делает шаг вперёд:

— Пап!

Удивительно, что сын заступается за эту… “кукушку”.

— Какого “запрещено цензурой” ты припёрлась? — скалюсь, глядя на Эвелину.

Внезапно она выдёргивает руку и, вздёрнув подбородок, нагло заявляет:

— С сыном повидаться. Имею право. Я — мать, между прочим.

Не выдерживаю и начинаю хохотать.

— МАТЬ?! — переспрашиваю, не в силах поверить в услышанное. — Ты сказала “мать”?! — чувствую, как внутри всё взрывается от гнева, но при виде сына я не хочу устраивать ярых “разборок”. — Где же ты была, “мать”, все эти семнадцать лет? Что, за эти годы не нашлось времени, чтобы, хотя бы, позвонить любимому сыну?

Эвелина фыркает и со всех сил топает шпилькой по полу.