Алиса, влюбись в папу! (СИ) - Плюшина Нюша

— У тебя завтра день рождения? — осторожно уточняю.

Странный укол обиды. Нет, не потому, что Пушкин не пригласил меня. В конце концов, кто я такая, чтобы приглашать на день рождения сына? Обидно, что он даже не упомянул об этом. Сказал лишь, что сходить в театр, как я хотела, не получится.

— День рождения, ага, — тон парня, почему-то, грустнеет. — Алис, я очень хотел тебя пригласить. Правда. Но… — пауза. — Фу, блин. Чё скрывать? Папа запретил. Сказал, что посторонние нам не нужны.

Посторонние.

М-м, ясно.

— Прости, Алис, — Кирилл тут же извиняется. — Я не считаю тебя посторонней. И я очень хотел тебя познакомить с Катей.

— Зачем? — глухо спрашиваю я, пытаясь унять подступившие слёзы, но они оказываются сильнее.

— Просто я хотел…

Дальше Кирилл начинает что-то говорить, но я уже не слышу. Пульс бьёт по барабанным перепонкам.

Посторонние.

Извиняюсь и быстро сворачиваю разговор. Наплевав на и так растоптанную гордость, звоню Пушкину.

Он сбрасывает.

Хоть и ждала этого, но всё равно неприятно. Словно бы меня обманули. Словно бы я увидела всё совсем под другим углом.

Горько усмехаюсь. Что ж. Лучше раньше, чем позже.

Прощайте, Александр Сергеевич.

Спасибо за игру.

Глава 11

Сегодня суббота. Выходной. Светит яркое майское солнышко, и на улице уже чувствуется запах весны, тепла и счастья.

Наверное.

Я ничего не чувствую. И ничего не хочу. Просто зарыться в одеяло и спать до понедельника. Мама уехала к подруге на дачу. Звала с собой, но меньше всего на свете мне хочется выходить куда-то из дома.

Мне плохо. Очень. Разумеется, я ожидала, что наш разрыв с Пушкиным неизбежен, но всё равно реальность оказалась слишком плачевной.

Плачу. Хоть и запрещала себе это делать. Просто обидно, что…

Да неважно.

Пушкин звонил. Уже три раза. Первые два звонка я сбросила, а на третий раз просто выключила телефон. Мне не хочется сейчас выяснять отношения и обсуждать, кто виноват и что делать. Не хочется именно сегодня, в день рождения Кирилла. Я отправила парню поздравление с утра, но он ничего не ответил. Странно. Хотя, возможно, он обиделся на меня за то, что в наш вчерашний разговор я слишком сумбурно и скомкано с ним попрощалась.

В дверь стучат. Сильно и настойчиво. Предполагаю, что это Пушкин, но даже не двигаюсь с места. Лишь сильнее укутываюсь в одеяло. Стучат снова и снова. Я знаю, что он не будет ломать дверь. И ещё я знаю, что рано или поздно ему это надоест, и он уйдёт.

Навсегда.

Это правильно. Это так и должно быть.

Стук стихает.

Ушёл.

Почему-то вновь подкатывают слёзы. Как будто бы я совсем маленькая девочка, которой хочется романтики. Как в кино. Чтобы он непременно бы сломал дверь. И даже бы наговорил мне кучу разных оправданий, в которые я, несомненно, отчаянно захотела бы поверить.

Но не поверила бы.

Внезапно под окнами раздаётся крик:

— Алиса!

Это не Пушкин.

Я подрываюсь и бегу к окну. Внизу во дворе стоит Кирилл и, улыбаясь, машет:

— Открой мне, пожалуйста.

Откуда он узнал мой адрес? Хотя, неважно. Улыбаюсь и поспешно смахиваю слёзы. Я безумно рада его видеть. У меня даже есть подарок. Несмотря на своё настроение вчера, я зашла в магазин и купила самые крутые наушники для парня. Надеялась, что, возможно, мы где-нибудь пересечёмся, и я смогу их ему подарить.

Звонок.

Поспешно накидываю халат и бегу к двери. Открываю. Но на пороге не Кирилл.

Пушкин.

Зрительный контакт всего долю секунды. Я отвожу взгляд и пытаюсь захлопнуть дверь. Но Пушкин не даёт мне этого сделать. Резко выставляет ногу, заходит внутрь и, подхватив меня на руки, начинает глубоко и жадно целовать. Я изо всех сил пытаюсь сопротивляться, но моё тело прочно зажато в тиски его крепких рук. Мычу, то ли от негодования, то ли от удовольствия. Пушкин прижимает меня к стене, не давая даже шанса вырваться на свободу. Пытаюсь не отвечать на поцелуй, но тело прошибает такая сильная волна удовольствия и желания, сопротивляться которой нет никакой возможности. Приоткрываю рот и впускаю ненасытного “зверя”. Пушкин берёт мои руки и закидывает себе на затылок, давая понять, что хочет объятий. Я не могу понять, почему не в состоянии хоть немного противостоять его прихотям, и тут же обнимаю его за шею. Пушкин рычит от удовольствия и плотнее прижимает меня к себе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Целует. До боли. До счастья. До ярких звёздочек перед глазами.

— Я уже говорил, что дебил? Забудь, — шепчет мне на ухо, когда, оторвавшись от моих губ, начинает покрывать всё моё лицо лёгкими поцелуями. — Я конченный кретин. Умоляю, дай мне пару минут, чтобы всё объяснить, Лисёныш.

— Лисёныш? — хрипло переспрашиваю.

— Ага, — улыбается, продолжая целовать. — В нашу первую встречу у тебя был длинный высокий “хвостик” на голове. Как у лисёнка. Лисёныш Алисёныш.

Это запрещённый приём. Который действует на меня безоговорочно. Привстаю на носочки и ещё крепче обнимаю мужчину. Он вновь бесцеремонно тянется к моим губам, но я уворачиваюсь.

— У тебя две минуты, — несмотря на яркий всплеск эмоций, я всё ещё жду объяснений.

— Точно, — Пушкин делает вид, что забыл. — Я хотел сделать сюрприз. Для тебя и Кира. Хотел сегодня взять и утащить тебя на пикник по случаю днюхи сына. А Киру хотел таким образом уже наконец рассказать о наших отношениях. Но в итоге обломался и там и там, — горько усмехается. — Прости меня, — осторожно целует в уголок губ. — Я даже предположить не мог, что Кир позвонит тебе и, уж тем более, передаст те дурацкие слова. Прости, моя маленькая. Прости, пожалуйста. Даже не смей допустить той мысли, что ты можешь быть для меня посторонней, слышишь? Я…

Оба замираем. Тяжело дышим. Словно именно в этот момент случается что-то очень важное и очень сокровенное.

— Я влюбляюсь в тебя. С каждым днём всё сильнее и сильнее. У меня не было так никогда, — Пушкин смотрит мне в глаза и, мне кажется, что его карие омуты постепенно становятся чёрными. — Мне уже и поцелуев так мало, — тихонько смеётся. — Но я не хочу и не буду тебя торопить. Я просто… Я не знаю, как ты…

А я не даю ему договорить. Мне уже не нужны слова. Мне нужны лишь губы. Манящие, влажные губы со вкусом апельсинки. Смешно. Словно бы Пушкин постоянно ест цитрусовые.

Сама целую его. Впервые сама. Сильно, глубоко. Провожу руками по коротко стриженому затылку и слегка впиваюсь в него ноготками. И только сейчас понимаю, что, кажется, “разбудила” зверя.

— Лисёныш, с огнём играешь, — буквально рычит и вдруг подхватывает меня на руки. — Ни на какой пикник мы сейчас не поедем.

Глава 12

Крышу сносит окончательно. Я уже совершенно потерялась, где реальность, а где — рай. Все мои чувства, ощущения, прикосновения сосредоточены на одном человеке.

И у меня есть всего лишь миг, чтобы отказаться.

— Саш, подожди, — практически стону в его рот, мягко отстраняя. Смотрю с нежностью и любовью в его затуманенные глаза. — Нас Кирилл ждёт.

— Подождёт, — Пушкин настроен решительно. Я чувствую это не только по его срывающемуся голосу, но и по активному увеличению определённых частей тела.

— Нет, — смеясь, я выпутываюсь из его объятий. — В конце концов, то, что мы сейчас вместе, целиком и полностью его заслуга. Ты так не считаешь? — кладу руки на мощные бицепсы, спрятанные под пуловером, и с улыбкой смотрю в лукавые глаза.

Пушкин втягивает носом воздух.

— Считаю. Конечно, считаю, — он говорит это грустно, как ребёнок, которого лишили десерта. — Но ты… — бегает взглядом по моему лицу. — Мне же не показалось, Лисёныш? Ты же тоже… хочешь?

Качаю головой, чувствуя, как заливаюсь краской:

— Не показалось.

Пушкин удовлетворённо расплывается в улыбке:

— Тогда после пикника, ты — моя, — и вновь резко набрасывается с диким поцелуем.

Бли-и-ин, как же мне хорошо…