Мадикен (сборник) - Астрид Линдгрен

– Ещё, ещё! – просят Мадикен и Лисабет всякий раз, как Линус Ида кончает песню.

И Линус Ида поёт подряд все свои печальные песни: «Как веет хладный ветер», «Жил-был однажды чёрный раб» и «Скачет рыцарь Святой Мартин», а под конец спела даже «Железную дорогу в рай». Тогда Мадикен отняла от носа мокрую тряпочку и прижала её к глазам.

– Ха-ха! Это ты закрываешься, чтобы мы не видели, как ты плачешь! – говорит Лисабет.

Сама она никогда не плачет над песнями, какие бы они ни были грустные. Но Линус Ида уже отложила гитару.

– А теперь вам самое время отправляться домой, – говорит она девочкам. – А то мама начнёт беспокоиться, куда вы подевались.

И только тут Мадикен спохватилась: а как же горошина! А доктор! Ой-ой-ой! И как это она всё позабыла!

– Скорей, Лисабет! Поторапливайся! Бежим скорее! Вот тебе пальто… Держи! Побежали!

Линус Ида даже растерялась от неожиданности.

– Я же вас не гоню, девочки! Куда такая спешка? – говорит она.

Но Мадикен и Лисабет не слушают, что она говорит. Крикнув торопливо «до свиданья», они ускакали, не успев даже застегнуть пальтишки.

Через пять минут они уже звонят в дверь дяди Берглунда. У Мадикен от быстрого бега снова потекла из носа кровь, и дядя Берглунд, встретив её в дверях, даже отшатнулся от её страшного вида.

– Что за страсть такая? – говорит он. – Никак ты с кем-то сражалась?

– А что? Разве заметно? – спрашивает Мадикен.

– Заметно, – говорит дядя Берглунд, и это сущая правда.

Нос у Мадикен покраснел и распух, как картофелина. Её даже трудно узнать, потому что она совсем на себя не похожа.

Дядя Берглунд ведёт девочек в свой кабинет.

– Я ведь думал, что лечиться ко мне придёт Лисабет. По крайней мере, мне так сказала ваша мама.

– А что, мама вам звонила по телефону? – спрашивает Мадикен с тревогой в голосе.

– Звонила. И всего лишь три раза, – отвечает дядя Берглунд.

– Ой! – вскрикивает Мадикен.

– Ой! – вскрикивает Лисабет.

– Мама не знала, куда вы подевались, – говорит дядя Берглунд. – Она уже беспокоилась, живы ли вы вообще.

– Да уж живы, конечно, – бормочет пристыженная Мадикен.

Дядя Берглунд усаживает её на стул и засовывает ей в обе ноздри толстые ватные тампоны. Лисабет смотрит на неё и заливается хохотом.

– С ума сойти, Мадикен! – говорит она. – Ты стала как улитка. Вон у тебя белые рожки торчат.

Но после этих слов Лисабет замолчала, потому что подошёл дядя Берглунд и полез ей в нос маленькими смешными крючочками. Это было не больно, но ужасно щекотно. Сначала он полез в правую ноздрю, потом в левую, потом опять в правую.

– Припомни, пожалуйста, в какую ноздрюльку ты засунула горошину! – просит дядя Берглунд.

– Вот в эту, – говорит Лисабет и показывает на левую.

Дядя Берглунд ещё раз суёт ей в нос свой крючок и вертит туда-сюда, так что Лисабет становится совсем невтерпёж от щекотки.

– Чудеса, да и только! – говорит наконец дядя Берглунд. – Но горошины там нет как нет!

– Конечно же нет! – говорит Лисабет. – Она же выскочила, когда мы подрались с Маттис, раз – и нету!

В этот вечер Мадикен и Лисабет никак не могут уснуть. За день столько всего случилось, и обо всём надо поговорить, лёжа в постели!

Конечно, им немножко попало, когда они вернулись домой, но не так чтобы слишком. Мама была рада, что они не совсем заблудились и в конце концов нашлись, а папа только и сказал:

– Сейчас мы девочек быстренько в щёчку чмок, потом надаём шлёпок, и сразу в постель и спать!

На самом деле девочек только почмокали и уложили в постель без всяких шлёпок, а вот спать у них никак не получается, хотя лампа в детской давно уже погашена.

– Можно я приду к тебе в кроватку? – спрашивает Лисабет.

– Иди. Только смотри осторожно! Не задень меня по носу, – говорит Мадикен.

Лисабет обещает лезть осторожно и крадучись перебегает из своей кроватки к Мадикен.

– Можно я лягу головой тебе на плечо? – спрашивает она.

– Можно, – разрешает Мадикен.

Она любит, когда Лисабет кладёт головку ей на плечо. Тогда ей кажется, что она совсем большая, а Лисабет очень маленькая, и от этого у неё теплеет на душе.

– Надо бы этой Маттис дать по мордасам, – говорит Лисабет, которая сегодня усвоила несколько новых слов.

– И Мии тоже надо бы дать по мордасам, – говорит Мадикен.

– Каттегоритчески! – говорит Лисабет. – А что, она и в школе такая же дурочка?

– Да вроде того, – говорит Мадикен. – Почти совсем дурочка дурочкой. Можешь себе представить, что она один раз сказала, когда учительница спрашивала нас по Библии?

Нет, Лисабет не может себе представить.

– Понимаешь, там было про то, как Бог создал первых людей. Это было в Эдемском саду. И вот, значит, Мию вызвали рассказать, как он это сделал. Так знаешь, что она сказала?

Нет, Лисабет совсем не знает.

– Она и говорит: «Бог навёл на человека крепкий сон, а потом взял ведро и создал женщину»[5].

– А разве не так? – спрашивает Лисабет.

– Ну, знаешь! Ты точно такая же дурочка, как Мия. Он вовсе не ведро взял!

– А что же он тогда взял? – спрашивает Лисабет.

– Да ребро же!

– А откуда он взял ребро? – допытывается Лисабет.

– Ну почём я знаю! Так написано в Библии. Там же в саду было много зверей, вот он и взял ребро у кого-нибудь!

– А как же тогда зверь? – спрашивает Лисабет.

– Ну почём я знаю! В Библии об этом ничего не сказано.

Лисабет задумалась над этой историей, а подумав, сказала:

– Надо дать этой Мии по мордасам!.. Выдумала тоже – ведро! Вот уж дурочка!

И девочки дружно решили, что Мия – дурочка. Но тут вдруг Мадикен вспоминает, какое страшное слово сказала Мия. И Мадикен приходит в совершенное отчаяние. Мадикен, конечно, согласна, что Мия заслужила получить по мордасам. Но какой ужас, что ей суждено попасть в ад! И всё из-за того, что Лисабет запихала в нос горошину! В сущности, во всём виновата горошина. Иначе они с Лисабет не пошли бы в гости к Линус Иде, и не было бы никакой драки, и Мия не сказала бы такого ужасного слова. Когда Мадикен растолковала сестре, что к чему, та заойкала: «Ой-ой-ой!»

Поражённые ужасом, девочки притихли. Обе не знают, как тут быть и как помочь такому горю.

– Давай попросим за Мию прощения у Бога, – говорит Мадикен. – Может быть, это поможет. Сама она вряд ли догадается…

Мадикен и Лисабет складывают руки для молитвы – надо же как-то спасать Мию!

– Милый Боженька, прости на этот раз Мию! Прости её, пожалуйста!

А Мадикен добавляет:

– Милый Боженька, она ведь, может быть, не нарочно так сказала. А впрочем, по-моему, она и не говорила «чёртова кукла»… Вообще-то она, кажется, сказала «чёрная кукла».

Кончив молитву, девочки почувствовали облегчение. Мия была спасена от вечных мук, и теперь настала пора спать.

Лисабет крадучись перебегает к себе в кроватку. Мадикен осторожно ощупывает свой нос. Как будто бы он стал немного поменьше. Это тоже приятно.

– А ведь сегодня был очень интересный день, – говорит Мадикен. – И если хорошенько подумать, то всё только благодаря твоей горошине.

– Вот видишь! Значит, я удачно сделала, что её запихала, – говорит Лисабет. – Это если хорошенько подумать.

– Да, – соглашается Мадикен. – А если бы ты запихала и другую горошину во вторую ноздрю, то было бы, наверное, ещё в два раза интереснее! Ха-ха-ха!

Но Лисабет уже совсем засыпает, и ей не хочется больше ничего интересного.

– Знаешь что, Мадикен, – говорит она сонным голосом. – В моей школе у детей только одна ноздря.

И тут засыпают обе – и Лисабет, и Мадикен.

Мадикен проверяет свои способности к ясновидению

Мама почему-то не очень любит, чтобы Мадикен ходила в гости к Нильсонам. А для Мадикен их кухня – самое любимое место. Однажды она слышала, как папа говорил маме:

– Не мешай ей туда ходить! Я хочу, чтобы мои дети знали, что люди бывают всякие. Может быть, это их убережёт от высокомерного отношения.

Поскольку это было сказано не для её ушей, Мадикен не смогла спросить у папы, почему её надо уберегать от высокомерного отношения. Скорее всего, папа имел в виду, что не надо сердиться на дядю Нильсона, если он по субботам бывает пьяный. Мадикен на него не сердится, ведь и он тоже хорошо к ней относится и называет «милой Мадикен из Юнибаккена», и дядя Нильсон никогда не обижает ни тётю Нильсон, ни Аббе.

– Недаром ведь «Люгнет» значит «отдохновение», вот я и хочу, чтобы мне тут хорошо отдыхалось, – говорит дядя Нильсон, укладываясь поудобнее на кухонном диване. – Нельзя же всё время трудиться да трудиться, когда-то можно и отдохнуть!