Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

— Как видите, Виталий Павлович, ваше покушение не удалось. И спешу уведомить, ваши сообщники мертвы.

Где громыхание могучих чеканных шагов? Отчего же не почуялся могильный холод? Саркастическая ухмылка образовалась на ухоженной, как бы шелковой физиономии Виталия Павловича, — это вышло случайно, но коль вся сцена оставляет массу вопросов и даже повергает в недоумение, отчего же не предположить, что он внезапно достиг высшей мудрости, позволяющей ему смеяться и над гостями, и над самим собой?

Предположению этому ничто не препятствует, но в его свете довольно странно выглядит то обстоятельство, что в ответ на заявление подполковника Виталий Павлович пропищал: покушение? сообщники? — детским голоском, да и бровки взметнул вверх как в мультипликации.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — неиссякаемо продолжил он писк.

Теперь сарказмом преисполнился Федор Сергеевич:

— Иного ответа не ожидал. Так же вы ничего не помните о вашем визите ко мне в гостиницу, не правда ли?

— А вы живете в гостинице? Это прелестно, и очень жаль, что не знал этого раньше, непременно навестил бы. А так… не имел чести, — комиковал Виталий Павлович.

Все трое усмехнулись. Прокурор, правда, плохо понимал, чему усмехается, он был в замешательстве.

* * *

Подполковник оставил охранников снаружи, и в особняк вошли только он и прокурор. Рассевшись в гостиной на стульях и начав разговор, они не спускали с хозяина глаз — у подполковника все еще насмешливых и как бы добродушных, а у прокурора испуганных и растерянных, выражению которых он безуспешно пытался придать судейскую проницательность. Федор Сергеевич чувствовал себя удачливым охотником, он выследил зверя и не торопится добивать его, хочет еще с ним поиграть. Что касается Ивана Ивановича, происшествие у гостиницы лишь подкрепляло его страхи. Подполковник пошумит да уедет, а ему и дальше жить бок о бок с чудовищным, вероломным, жестоким Виталием Павловичем, власть которого над Смирновском приобретает все более ощутимый и зловещий характер.

Подполковник расстегнул китель, ибо в гостиной было жарко, и спокойно произнес:

— Видите ли, Виталий Павлович, я не собираюсь допытываться у вас о ваших злоумышлениях против меня, я не собираю там и сям на стороне доказательства вашей виновности. Я…

— Почему не зазвякали медали?

— Что?

— Почему, интересуюсь, не звякнули медали, когда вы завозились с кителем? — пояснил суть своего вопроса Виталий Павлович.

— Я далек от мысли вдруг взять да привлечь вас к ответственности. Думаю, и присутствующий здесь прокурор тоже. О сроках можно сказать: пока, еще, мол, не время. — Тут столичный посланец многозначительно взглянул на Дугина-старшего. — Забудем драматический инцидент возле гостиницы, тем более что пострадали от него скорее вы, потеряв своих людей, а не я…

— Что же вас выручило?

— Не знаю, понравится ли вам то, что я скажу, тем не менее позволю себе заметить следующее: я проявил недюжинную ловкость. Итак, в мои намерения входит лишь одно. Я желаю услышать от вас имена убийц судьи Добромыслова.

— Вот именно, вот именно… — вставил Иван Иванович, задыхаясь от волнения. — Именно убийц… пора покончить с этой историей… закрыть дело… прах судьи вопиет!..

— Вопиет? — уточнил Федор Сергеевич.

— Да, стучится в мое сердце и глухонько так талдычит, мол, давай, чего медлишь, сердечный… Воистину голос из могилы и замогильный вопль…

Виталий Павлович посмотрел на подполковника, посмотрел и на прокурора, и в его глазах вспыхнули лукавые огоньки. Он понимал, что Крыпаев играет, хитрит, вроде как отпускает грехи, но в действительности нет у него иной цели, кроме как захлопнуть ловушку. Не попадусь, рассчитывал Виталий Павлович.

— Медалей-то и нетути, — ухмыльнулся он, — вот почему…

— Шутки в сторону!

— Я, полковник, не знаю никаких имен и об убийстве судьи имею самое смутное представление, — с видом подчеркнутого хладнокровия произнес Виталий Павлович. — Не в состоянии даже вообразить ту логику, которая побудила вас спрашивать у меня о подобных вещах. Это, полковник, что-то каверзное, иезуитское у вас, непостижимое для моих мозгов скромного обывателя…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Подполковник внезапно посуровел. Он медленным и упорным движением руки отстранил прокурора, тянувшегося взглянуть, не прибавилось ли звездочек на его погонах, и воскликнул, устрашающе двигая челюстями:

— Довольно, оставьте фиглярство! Пока мы не в кабаке, я не в состоянии оценить его по достоинству, а мы, к счастью, не в кабаке!

— Но вы находитесь в моем частном доме, а не у себя в структурном кабинете, и я вправе…

— Структурном? У меня структурный кабинет? Так вы это себе представляете? Да вы Богу молитесь и почитайте за бесконечное везение, что до сих пор не ознакомились лично с теми структурами, в которые так легкомысленно вписали мой кабинет.

— Но, полковник…

— Я подполковник! — рявкнул Федор Сергеевич.

— В самом деле… — пробормотал прокурор. — Что за выкрутасы и подтасовки… С каких это пор некоторые раздают чины и без всяких на то оснований повышают в звании…

— У него были бы основания…

— О-о! — выпучил Иван Иванович глаза. — Так если что, мы разберемся в деталях и подгоним, и сами приладимся, я хочу сказать, постараемся применительно к недостаче, желая ее ликвидировать, а основания получить…

— У него, — твердо продолжал Федор Сергеевич, — были бы основания чувствовать себя в безопасности, если бы не одна ошибка. Прокол с Орестом Митрофановичем Причудовым дорого вам, Виталий Павлович, обойдется. Я-то раскусил! Считайте это озарением… Я все понял, и вы полагаетесь на прочность своего алиби, а я отлично вижу слабое звено. Не знаю, не видел, не слышал — так вы отвечаете, но если мы припрем Причудова к стенке, он все выложит как на духу и на очной ставке заставит вас припомнить, как вы убедили его уступить свое место на переговорах в зоне вашему человеку. И если вы не хотите, чтобы это произошло, вы назовете нам имена убийц.

Ловко, подумал прокурор, он, может быть, только случайно предложил Дугину задействовать своего человека вместо Причудова, а теперь представляет дело так, будто с самого начала все отлично обмозговал. Примерно те же мысли завертелись и в дугинской голове. Оба, Виталий Павлович и Иван Иванович, с почтением воззрились на Федора Сергеевича.

Тотчас после неудачи спланированного им побега брата Виталия Павловича начали грызть сомнения в правильности привлечения к этому делу Ореста Митрофановича, ведь Васю можно было навязать Филиппову и без согласия толстяка. Но тогда, в гостинице, подполковник предложил ему именно такой ход, и Виталий Павлович принял его без раздумий. А теперь Федор Сергеевич пользовался его оплошностью и обращал против него случайную выдумку. На озарение еще ссылается… Зачем? Желает убедить окружающих (прокурора?), что лишь сейчас обо всем догадался, этак ловко посунулся в нужном направлении всей мощью чистого разума, и совесть его при этом невероятно чиста?

Виталий Павлович увертлив, его не поймать — выскользнет! — но вот, однако, все теснее вражеское кольцо сжимается вокруг него; при всей легкости и безболезненности своих ощущений он не мог этого не почувствовать. Тотчас у него созрело искушение назвать требуемые имена, чтобы эти двое отстали. Участь Тимофея он уже решил, и что дальше произойдет с душой Тимофея или с памятью о нем, до смешного мало его тревожило; не волновало и будущее Тимофеевой сообщницы. Ну да, выступать в роли осведомителя крючкотворов будущему отцу, творцу и вседержителю смирновских реалий — не самое пристойное и завидное дело, но если загоняют в угол, а облегчить свое положение можно всего лишь парой-другой слов, отчего же и не озвучить эти слова?

— Сейчас скажу, а после угостимся кофе или коньячком, но прежде я…

Раздался треск, распахнулась дверь, и в гостиную ступила знаменитая искательница приключений. Обольстительная Валерия Александровна была в красном халате, предназначавшимся ее богатым воображением для серьезных и торжественных случаев. Женщина явилась подхватить нить беседы или даже направить эту беседу в нужное ей русло. Халат был застегнут таким образом, что лишь верхняя часть груди выглядывала из него, а это могло означать одно: Валерия Александровна рассержена и заряжена намерением отдавать предпочтение именно словам, совершенно не думая при этом производить на слушателей впечатление своими соблазнительными формами.