Вице-президент Бэрр - Гор Видал

Судья Эдвардс поджидает нас на пристани. С ним доктор и (к ужасу полковника) преподобный П. Дж. Ван Пелт.

Я иду по набережной рядом с носилками полковника к гостинице Уинанта.

— Если ты услышишь, — прошептал мне полковник по дороге, — что я умер в лоне голландской реформатской церкви, знай, что либо я совсем свихнулся под конец, либо духовные особы лжесвидетельствуют.

— Я включу это в ваши мемуары. Но почему бы вам не удивить всех и не выздороветь?

— Больше не хочу. — Полковник подмигнул мне, когда носильщики сильно качнули носилки. — Не в том дело, что я уже никуда не гожусь. В конце концов, мой дядюшка дожил до ста лет, и, значит, я просто юноша и еще двадцать лет могу гоняться за неверным счастьем.

Гостиница Уинанта небольшая, но чистая и приятная. Комнаты полковника расположены на втором этаже, есть балкон, где можно подышать воздухом в хорошую погоду. Хозяин гостиницы — медлительный человек с красным лицом, он гордится честью, которую собирается оказать ему полковник, умерев в его доме. Еще большее впечатление на него производит его сосед, судья Эдвардс, бодрый, юркий господин, ничуть не похожий на полковника, но явно к нему привязанный и ему преданный.

ГЛАВА ПЯТАЯ

7 июня 1836 года

Суд закончился, он очень походил на процесс Эльмы Сэндс, с той разницей, что тогда оставалось сомнение, действительно ли Леви Викс убил Эльму Сэндс; теперь же никто не сомневается в том, что Ричард Робинсон убил Элен Джуэт.

Последние три дня я провел в суде; еле нашел свободное место. К счастью, Старожила любезно встречают повсюду.

В первый же день в суде я понял, что где-то видел Робинсона раньше. Красивый румяный молодой человек, одетый по последней моде. Он весьма популярен: половина зала заполнена молодыми клерками, такими же, как он сам, они явно ему симпатизируют, впрочем, от них не отстают судья и присяжные.

Мадам Таунсенд не удалось произвести благоприятное впечатление, а ссылки ее на Библию вызвали общий смех. Не лучше выглядели и девицы, которые по очереди засвидетельствовали, что Робинсон был на Томас-стрит в ночь убийства. Всякий раз, когда кто-нибудь из девиц говорил, клерки хихикали, а свидетельницы начинали краснеть и заикаться.

На второй день суда для всех уже стало очевидным, что Робинсон убил Элен (по неясным причинам); столь же очевидным казалось, что привлекательный юноша с хорошо подвешенным языком, попавший в компанию греховных женщин, заслуживает снисхождения суда. Да и кто такая, в сущности, Элен Джуэт? Мусор, который надо поскорее вымести за дверь. Конечно, никто, кроме меня, не хотел, чтобы сильная розовая шея хрустнула на виселице в городской тюрьме.

О, чего бы я ни отдал, чтобы хоть часок пройтись Тамерланом по нью-йоркским улицам! Мадам Таунсенд — выпотрошить. Голову судьи водрузить на пику. Робинсона четвертовать, медленно разрубить на части.

От этих грез о мести меня пробудила знакомая фигура, пробиравшаяся мимо по проходу. Это был Уильям де ла Туш Клэнси, при виде меня он ухмыльнулся. И не без оснований. Я сразу вспомнил все.

Клэнси с мужчиной-проституткой притаились в тени Воксхолл-гарденс; Элен тогда насмехалась над юношей. Юноша был Ричард Робинсон!

Я чуть не закричал: «Стойте! У меня есть доказательства!» Но я ничего не сказал; нет у меня никаких доказательств. Я могу лишь предполагать.

Мадам Таунсенд показала, что Робинсон нравился Элен, а он «считал ее хорошенькой — для девицы — ну, девицы такого сорта — в том месте, куда меня заманили, и я не мог воспротивиться, — а я так хотел удержаться, Ваша честь, хотел сберечь свои деньги, чтобы жениться». Слезы текли из больших голубых глаз.

Обвинение так и не установило мотива преступления (а найти его было необходимо — подлинный или выдуманный), и умный адвокат одну за другой отвел все улики. Свежая побелка есть на многих заборах и дверях, а потому — на многих невинных брючинах. Миниатюра (вернут ли ее мне? и хочу ли я ее получить?) была подарена Робинсону за несколько недель до убийства. Следы ткани на топорике? Что ж, никто не отрицает, плащ лежал на топорике, который оставила в комнате служанка О’Мэлли.

Но если Робинсон невиновен, кто же виновен?

Защита дала мастерский ответ на очевидный вопрос.

«Вскоре после того, как Робинсон вышел, уже около полуночи кто-то проник в комнату Элен Джуэт. Остановимся на мгновение и взглянем на известные нам детали в ином свете. К примеру, дорога, которой, как полагает обвинение, шел от дома Робинсон — то есть двором и через частокол, — вполне могла быть дорогой к дому, по которой прошел настоящий убийца, и есть немалая вероятность, что мы найдем его, господа присяжные, — да, немалая вероятность».

Тут у меня остановилось дыхание, мне казалось, что весь зал слышит, как стучит мое сердце.

— Потому что в этом городе живет человек, с которым сожительствовала несчастная Элен Джуэт. От которого у нее родился мертвый ребенок, человек ревнивый, мстительный, от которого она сбежала, сбежала, опасаясь за свою жизнь. И из-за этого чудовища сатанинская обитель на Томас-стрит стала не только обителью греха для Элен Джуэт, но и — да поможет господь бедной девушке — последним, безопасным прибежищем.

Я долго не мог прийти в себя. У меня чуть не остановилось сердце. Как можно хладнокровнее я перебирал в уме уголовный кодекс. Осмыслил свидетельские показания. Я не нашел достаточных оснований для привлечения меня к суду и никаких — для обвинения. В конце концов, я сидел с Фицгрином Халлеком до двух часов ночи.

После пятнадцатиминутного «размышления» присяжные оправдали Робинсона. Дело еще не закрыто, и, приняв снотворное, я все же просыпаюсь после четырех часов сна и не могу заснуть до рассвета, ожидая, что за мной придут.

Я даже посмотрел на себя в зеркало и сказал:

— Ты убил Эльму Сэндс!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

30 июня 1836 года

Утром я получил письмо с вашингтонским почтовым штемпелем. В него вложена толстая белая карточка со следующей надписью: «Президент просит (вписано) мистера Скайлера оказать ему честь своим присутствием на обеде в понедельник, 9 июля, в 5 часов. Убедительная просьба ответить». Просьбу президента я выполнил за несколько минут, которые ушли на то, чтоб настрочить согласие. Еще двадцать минут ушли на дорогу к почте; там я получил полное удовлетворение, увидев выражение лица почтового служащего, когда я протянул ему письмо с бросающимся в глаза незамысловатым адресом: «Президенту США, Белый дом, Вашингтон».

— Все хотят устроиться на государственную службу! — выдавил из себя бедняга. Я великодушно улыбнулся, заплатил за марку и отправился на Пайн-стрит.

Брайант обрадовался, но не удивился.

— Мистер Ван Бюрен в таких вещах пунктуален. Именно в этом, кстати, секрет его успеха. Он никогда не забывает ни долгов, ни оскорблений.

— Я и не надеялся, что все будет так быстро.

— Наверное, генерал Джексон сгорает от нетерпения познакомиться со Старожилом. — Мне вдруг стало не по себе от мысли встретить лицом к лицу славного воина. — Полагаю, это доказательство доверия к вам мистера Ван Бюрена, коль скоро он приглашает вас в Белый дом еще до своего избрания.

— И его самонадеянности, — пришлось мне добавить. — Но все равно, я уеду из Нью-Йорка в любом случае: ждет меня государственная служба или нет.

— Нам будет не хватать Старожила. Но вы сможете писать нам из Европы. Вы, разумеется, правы: за границу надо уезжать молодым. — Брайант до сих пор не может простить мне связь с Элен Джуэт. Хотя Леггет и пытался убедить его, что я невинный, сбившийся с пути юноша, Брайант уже махнул на меня рукой и считает недостойным спасения. Что и говорить, он прав.

Потом он с удовольствием (так он сказал, во всяком случае) прочитал мое описание ужасающей поездки Старожила по новой железной дороге Бруклин — Ямайка[102]. Заплатил мне, извинился, объяснил, что занят: ему предстояло написать некролог по только что почившему Джеймсу Мэдисону.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Полковник очень слаб, он не выходит из комнаты. Я застал его в постели. Все одеяло было завалено газетами, в руке — недокуренная сигара. Он уже слышал новость.

— Значит, все-таки пережил их всех? А ты пришел вовремя, поможешь мне написать письмо Долли. У нее, я думаю, нет ни пенни. Сынок промотал все. — Полковник благодушествовал. — Не могу представить, как она будет жить, бедная девочка. Обожала сорить деньгами.

Полковник продиктовал любезное письмо и с трудом его подписал, у него теперь дрожат руки. Затем, пока я надписывал конверт, он без сил откинулся на подушки.

— Но ведь Джемми на пять лет старше меня, — пробормотал он, глядя на темные воды Атлантики.