Вице-президент Бэрр - Гор Видал

— Значит, все-таки пережил их всех? А ты пришел вовремя, поможешь мне написать письмо Долли. У нее, я думаю, нет ни пенни. Сынок промотал все. — Полковник благодушествовал. — Не могу представить, как она будет жить, бедная девочка. Обожала сорить деньгами.

Полковник продиктовал любезное письмо и с трудом его подписал, у него теперь дрожат руки. Затем, пока я надписывал конверт, он без сил откинулся на подушки.

— Но ведь Джемми на пять лет старше меня, — пробормотал он, глядя на темные воды Атлантики.

— Вы часто видите преподобного Ван Пелта?

— Приходит ко мне при всякой возможности. Но он тактичен. Пока не просил меня исповедаться. Но ведь он уж не так молод, а у меня на исповедь уйдет лет десять, только начать. Говоря по правде, он только раз допустил бестактность. Спросил, рассчитываю ли я на «спасение». Довольно-таки невежливый вопрос, тебе не кажется?

— Что вы ему ответили?

— Мне кажется, — сказал я ему, — отвечать на этот вопрос было бы с моей стороны нескромностью.

Я рассказал полковнику о приглашении в Белый дом. Он удивился.

— Кто же это устроил? И с какой целью?

— Леггет и Брайант. Я… я собираюсь написать о генерале Джексоне в Белом доме.

Полковник посмотрел на меня задумчиво.

— Мэтти покажется тебе приятным и добрым. Он тебе понравится. Кстати, я писал ему о тебе.

Я смотрел на полковника невинными глазами.

— Вы думаете, мистер Ван Бюрен будет присутствовать на обеде?

— Весьма вероятно, Чарли.

— Упомянуть мне вас?

— Если ты не упомянешь меня — он сам упомянет. — Полковник попросил почитать ему вслух. — Знаю, тебе скучно, но на меня это действует лучше снотворного.

Со столика у изголовья постели я взял «Тристрама Шенди» и читал ему целый час. Нас обоих чтение позабавило. Эту книгу даже лучше читать вслух.

— Я люблю Стерна, — сказал полковник, — и жалею, что пришел к нему с таким опозданием. Ей-богу, читай я в юности побольше Стерна и поменьше Вольтера, я, возможно, понял бы, что на земле есть место для нас обоих — и для Гамильтона, и для меня.

Прежде чем отпустить меня, полковник дал мне совет, как держаться в Белом доме.

— Должно быть, там очень натянутая атмосфера, особенно без женщин. — Он улыбнулся при внезапном воспоминаний. — Долли всегда таскала в руках книгу, чтобы было о чем поговорить с посетителем. «Что это за книга?» — опросила однажды моя дочь. «Дон Кихот», — сказала Долли. — Неизменный «Дон Кихот». Когда Теодосия спросила, что она думает о Сервантесе, Долли сказала: «Если бы я ее прочитала, мне было бы скучно занимать гостей. А так, с годами, я узнала от нервозных посетителей почти все содержание». — Полковник коротко засмеялся. — Долли и без денег не пропадет. Говорят, Даниэль Уэбстер за ней приударяет, а, коль скоро он не отказывается ни от одной взятки, у него хватит денег поддержать прежний образ жизни Долли.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

8 июля 1836 года. Город Вашингтон

Если уж это не ад, не знаю, что же называется адом! Никогда еще мне не было так жарко. Теперь я понимаю, почему полковник Бэрр хотел стать президентом — чтоб наслаждаться удушливой влажной жарой унылого тропического болота.

Конгресс распущен на каникулы с 4 июля, и все меня уверяют, будто в городе никого нет. Не понимаю, что это значит, ведь прежде всего нет никакого города. Перед гостиницей «Индийская королева», где я остановился, идет полоска мощеной дороги и вскоре исчезает в лесной грязи. В Вашингтоне нет центра, или, точнее, тут несколько центров. Один — Капитолий, внушительное, хоть и немного смехотворное здание на диком заросшем холме. Белый дом тоже производит внушительное впечатление, он расположен на другом конце Пенсильвания авеню; однако пустота между двумя величавыми полюсами несколько принижает величие обоих.

Утро я провел в Капитолии. Внутренняя отделка зала заседаний сената очень красива, хотя впечатление портит черный липкий ковер, заплеванный табачной жвачкой, несмотря на обилие громадных плевательниц. Два раба лениво чистили ковер. Даже чернокожие разомлели от жары.

Я хотел нанести визит вице-президенту, но его на месте не оказалось. Я оставил визитную карточку. Леггет советовал мне попытаться встретиться с несколькими людьми. Я попытался, но вскоре капитулировал. Во время каникул конгресса все скрылись в горы или куда-то еще. Очевидно, в летнюю жару в Вашингтоне не остается никого, кроме чернокожих, зато они буквально повсюду. Они выводят меня из себя, ибо я никогда раньше не бывал на Юге и никогда воочию не видел раба. Кстати, слово «раб» не употребляется в этой части мира. Во всяком случае, аболиционисты научили белых южан держать ухо востро. Говорят о слугах, о чернокожих, о людях, но никогда — о рабах.

Вечер я провел в баре гостиницы, попивая в компании приезжих с Запада. Они сыпали анекдотами про Старую Корягу. К собственному моему изумлению, я не рассказал им, где обедаю завтра. Мой характер меняется к лучшему. Я узнал, что и президент, и вице-президент уезжают из города десятого. Значит, завтра в Белом доме состоится прощальный обед сезона.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

9 июля 1836 года

Десять часов. Душная ночь. Москиты гудят около моей постели; выключить бы свет и заснуть, но я не могу. Мне надо сразу все описать.

В четыре часа тридцать минут я отправился в Белый дом; стояла нестерпимая жара, и я шел очень медленно, опасаясь, как бы не растаял мой новый воротничок. Странное ощущение — разодеться для дворцового приема и идти по пыльным пустырям; за твоим шествием по еще не проложенным улицам наблюдают только негритята; направление будущих улиц отмечено грубыми каменными указателями с многообещающими надписями, вроде «Коннектикут авеню».

Единственный привратник Белого дома жевал табачную жвачку и не обращал на меня внимания, покуда я шел по тропинке к главному подъезду, где уже стояли экипажи других гостей. Видимо, я единственный явился пешком.

Я подошел к подъезду в тот миг, когда Эдвард Ливингстон с супругой выходили из нового экипажа. Для своей клички Красавчик Нед мистер Ливингстон обладает довольно заурядной внешностью. Миссис Ливингстон была, должно быть, красива в молодые годы, но теперь отяжелела и у нее большие черные круги под глазами.

Я проследовал за Ливингстонами в прохладу главного зала, где чернокожий портье или дворецкий (надо выяснить, как называется президентская челядь) в смешных желтых шлепанцах (чтобы бесшумно передвигаться?) низко кланялся каждому гостю и приглашал в Овальный кабинет.

Меня сразу же поразило убожество обстановки. Выцветшие шторы запылились, стулья чуть не все сломаны и кое-как починены; на ковре следы от табачной жвачки, хотя и здесь изобилие невычищенных плевательниц. Сама комната внушительных размеров, из нее открывается изумительный вид на реку Потомак и скрытые в дымке сине-зеленые горы Виргинии на другой стороне реки. На бурой лужайке под окном я увидел первых светлячков: значит, уже вечер.

— Отличное место для дворца. — Ко мне обращался молодой человек, который, как оказалось, выполнял какую-то миссию английского правительства. Я так и не узнал его имени, но почувствовал крайнюю признательность к нему — наконец нашелся собеседник. Вашингтонские политические деятели ничуть не отличаются от тех, кто заполняет обычно бар в вигваме Таммани-холла. Они стоят почти вплотную друг к другу, говорят приглушенно, громко смеются над чем-то непроизнесенным и подозрительно оглядывают особей других племен.

— Кто эти знатные господа? — спросил молодой англичанин.

— Я здесь тоже впервые, — признался я. Но я показал ему Ливингстонов, которых мне доводилось видеть в Нью-Йорке. А в общем, мы были как в открытом море, разглядывая красочный демократический зверинец государственных мужей, потеющих в камзолах (да позволено будет мне сказать то, что не к лицу Старожилу), изрядно воняющих в жарком помещении. Несколько человек с Запада вырядились, как жители границы, а их подруги жизни оделись по последней парижской моде. Я замечаю, что у всех с Запада желтые лица. Малярия? А у южан лица красные. От виски?

В комнату неслышно вошел вице-президент, и, как по условному сигналу, гости веером расположились перед ним, предоставляя ему возможность, поворачиваясь то направо, то налево, подходя то к одному, то к другому, поговорить тихим голосом с каждым. Он являл, разумеется, самую элегантную фигуру в комнате, и даже шумливые гости с Запада, вынужденные признать его столь же очевидную, сколь естественную исключительность, приглушали голоса, говоря с ним. Некоторые из их дам сделали реверанс, будто перед ними сам монарх.

Ван Бюрен немедленно распознал, кто я такой.

— Мистер Скайлер. Я благодарен вам, что вы нашли возможным приехать.