Николай и Александра - Роберт Масси

В 10 часов вечера Гучков и Шульгин приехали в Псков. Один из адъютантов государя вошел в их вагон и проводил обоих к царскому поезду. Шульгин так описывает встречу с монархом: "Мы вошли в салон вагона, ярко освещенный, крытый чем-то светло-зеленым. Через несколько мгновений вошел Царь. Он был в форме одного из Кавказских полков. Поздоровался Он с нами скорее любезно, чем холодно, подав руку. Затем сел и просил всех сесть. Стал говорить Гучков...

"Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от Престола, - отвечал царь. - До трех часов дня Я готов был пойти на отречение в пользу моего сына, но затем Я понял, что расстаться со своим сыном Я не способен". Тут он сделал очень короткую остановку и прибавил, но все также спокойно:

- Вы это, надеюсь, поймете.

Затем он продолжал:

- Поэтому Я решил отречься в пользу моего брата".

В своих мемуарах М.Палеолог так излагает события: "Император прошел с министром Дворца в свой кабинет; вышел оттуда спустя десять минут, подписавши акт об отречении, который граф Фредерикс передал Гучкову".

Вот текст этого памятного акта, проникнутого патриотизмом:

"Божьей милостью Мы, Николай Вторый, император Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всем нашим верноподданным:

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание.

Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь геройской Нашей армии, благо народа, все будущее дорогого Нам отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.

Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия Наша совместно со славными Нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.

В эти решительные дни в жизни России, почли мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть.

Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу.

Во имя горячо любимой родины, призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновение Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.

Да поможет Господь Бог России. Николай".

Псков. 2 марта 1917 года 15 часов.

Министр Императорского двора Генерал-адъютант граф Фредерикс".

"Но, прежде чем завершился этот исторический эпизод, Николай Александрович подписал еще два указа: о назначении председателем Совета Министров князя Г.Е.Львова и Верховным Главнокомандующим его императорского высочества великого князя Николая Николаевича. После этого государь поднялся. Шульгин, чье сердце было переполнено любовью и состраданием к подвергнутому унижению благородному человеку, отошел с ним в угол вагона. В книге "Дни" Шульгин вспоминает: "Государь посмотрел на меня и, быть может, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающем высказать..." И у меня вырвалось: "Ах, Ваше Величество... Если бы Вы сделали это раньше, ну хоть до последнего созыва Думы, быть может, всего этого..." Я не договорил. Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще: "Вы думаете обошлось бы?"

Совещание закончилось. Подпись Николая II была покрыта верниром (лаком) и Гучков вместе с Шульгиным поехали в Петроград. В час ночи 3 (16) марта, простояв 30 часов в Пскове, царский поезд направился к Двинску на Могилев, чтобы государь смог попрощаться со служащими в Ставки. В течение одного дня одним росчерком пера он отстранил от престола сразу двух представителей Дома Романовых, но оставался так же спокоен и любезен с окружающими. В ночь 2 (15) марта в своем дневнике, в котором обычно бесстрастным слогом регистрировал события, Николай Александрович оставил звучащую словно крик души запись: "Пришли ответы от всех командующих... Суть та, что во имя спасения России, удержания армии на фронте... нужно сделать этот шаг. Я согласился... В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман".

Царь был низложен. Значение этого судьбоносного события еще никто не успел по-настоящему осознать - ни в России, ни за ее пределами. [(Обращаясь к французским депутатам-социалистам, приехавшим в Петроград, французский посол так охарактеризовал создавшееся положение: "Русская Революция по существу анархична и разрушительна. Представленная самой себе, она может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатчины, к разрыву всех национальных связей, к полному развалу России. При необузданности, свойственной русскому характеру, она скоро дойдет до крайности: она неизбежно погибнет среди опустошения и варварства, ужаса и хаоса. Вы не подозреваете огромности сил, которые теперь разнузданны... Можно ли еще предотвратить катастрофу такими средствами, как созыв Учредительного Собрания или военный переворот? Я сомневаюсь в этом. А между тем, движение еще только начинается. Итак, можно более или менее овладеть им, задержать, маневрировать, выиграть время. Передышка, которую вы оказываете крайним элементам, ускорит окончательную катастрофу".)]

Морис Палеолог побывал в тот день в трех храмах. "Везде одна и та же картина: публика серьезная, сосредоточенная, обменивается изумленными и грустными взглядами. У некоторых мужиков вид растерянный, удрученный, у многих на глазах слезы. Однако даже среди наиболее взволнованных я не вижу ни одного, который не был бы украшен красным бантом или красной повязкой. Они все поработали для революции, они все ей преданы, и все-таки они оплакивают своего "батюшку-царя".

У английского посла, Бьюкенена, сложилось такое же впечатление: "Страна устала не от императора, а от правительства. Один солдат заявил: "Конечно, у нас должна быть республика. Но во главе ее должен стоять хороший царь". В степном селе на юге России вокруг манифеста об отречении собрались крестьяне. "Подумать только, теперь у нас нет царя, - произнес кто-то. - Сколько лет правил - и на тебе. Когда он от нас уедет, все останется по-прежнему. Поедет, верно, к себе в имение. Он всегда любил работать на земле". "Бедный он, бедный, - запричитала старуха, - ведь он никому не сделал ничего плохого. Зачем его прогнали?"

- Молчи, старая дура, - оборвал ее кто-то. - Никто его не собирается убивать. Он сбежал, только и всего.

- Да, был у нас царь, а теперь нет никого!" [(Один из красноармейцев, сопровождавших царя при перевозке его с государыней и великой княжной Марией Николаевной из Тобольска в Екатеринбург, рассказывал, что в пути какой-то старик-крестьянин спросил его:

- Паря, а паря, а куда это вы, черти, нашего царя-батюшку везете? В Москву, что ль?

- В Москву, дедушка, в Москву.

- Ну, слава Те, Господи, что в Москву. Таперича в России будет у нас опять порядок.

Обманул старика солдат, нет в Москве царя, нет и порядка в России.)]

Но и правительство Великобритании, Франции и Соединенных Штатов понимали значение происходящего в России не больше, чем русские мужики. [(Иного мнения великий Александр Михайлович: "Я узнал, как поощрял заговорщиков британский посол при императорском дворе сэр Джордж Бьюкенен. Он вообразил себе, что грядущее либеральное русское правительство поведет Россию от победы к победе. Он понял свою ошибку уже через 24 часа после торжества революции.)] В Англии, где царя представляли в виде тирана, размахивающего кнутом, большинство либералов и лейбористов торжествовали. Эндрю Бонар Лоу, спикер Палаты Общин, по этому случаю процитировал Вордсворта: "Какой восторг - увидеть тот рассвет, быть молодым блаженство рая". Социалист Альбер Тома, французский министр снабжения, направил Керенскому поздравительную телеграмму с выражением братских чувств.

В Соединенных Штатах известие о революции было воспринято с еще большим энтузиазмом. 9 (22) марта, всего неделю после отречения царя, США первыми из иностранных государств признали Временное правительство. Для Америки, готовой встать начать боевые действия против Германии, которая вела неограниченную подводную войну против союзных торговых судов, падение царского режима устранило последнее препятствие, мешавшее американцам сражаться бок о бок с самодержавной монархией. 2 апреля 1917 года президент Вудро Вильсон призвал Конгресс объявить войну Германии, чтобы "обезопасить демократию". В той же речи он прочувствованно говорил о "чудесных, согревающих душу событиях, происходящих в России в течение нескольких последних недель... Самодержавие свергнуто, и великий русский народ, которому свойственно простодушие, величие и мощь, примкнет к когорте сил, сражающихся за торжество свободы, справедливости и мира. Вот достойный член Лиги Чести".