Гимн Лейбовичу - Уолтер Миллер

— Как глупо, что мы встретились именно сегодня, — тихо сказал он.

— Ах, Торни, я имела в виду не то, что ты подумал. Я не стала бы так говорить, если бы эти мечты и планы ничего для меня не значили.

— Я хотел бы, чтобы ты была со мной там, — сказал он с усилием. — Без кукол и без «маэстро». Я знаю, как бы тогда было.

— Прекрати, Торни! Пожалуйста! — Она повернулась, чтобы уйти. — Мы увидимся после спектакля. Но я не хочу, чтобы ты так говорил.

— По-другому я не умею.

— Хорошо. Пока, Торни. Удачи тебе.

Первый акт полностью провалился. Фириа, Ферн и Рик совещались, сидя в плотном сигаретном дыму. Торнье слышал возбужденные голоса, но не мог понять ни слова. Жадэ позвала рабочего сцены, поговорила с ним и куда-то отправила. Рабочий вскоре вернулся, нашел среди спорящих Мелу и что-то ей сказал, показывая на совещавшихся. Торнье видел, как она ушла, и прошел за кулису. Стараясь ни о чем не думать, он взял сценарий и пробежал глазами первые попавшиеся строчки. Кто-то дернул его за рукав.

— Жадэ… — Он расстроенно посмотрел на нее, пытаясь найти слова и объясниться, но так и не нашел. Она это заметила и махнула рукой.

— Мы подробно разобрали первый акт, — сказала она. — Рик, вы лучше сможете это объяснить.

— Это была не твоя вина, Торни. — Рик Томас невесело улыбнулся. — Или ты этого не заметил.

— Что ты хочешь сказать? — недоверчиво спросил Торнье.

— Возьмем, к примеру, пятую сцену, — вмешалась Жадэ.

— Допустим, в актерском составе были бы одни люди. Как бы ты отреагировал в перерыве?

Торнье закрыл глаза и мысленно прокрутил сцену.

— Вероятно, я бы рассердился, — медленно ответил он.

— Я упрекнул бы Коврина за то, что он едва давал мне говорить. И Аксинию, за то, что смазала эффект моего ухода со сцены. — Грустно улыбаясь, он добавил: — В качестве собственного оправдания. Но кукол я ни в чем не могу упрекнуть. Украсть у актера сцену может только актер, но не куклы.

— Ошибаешься, дорогой, — возразил техник. — Еще как могут. И твое наблюдение совершенно верно.

— Что?!

— Да. Ты испортил первые две сцены, и публика на это отреагировала. «Маэстро» же реагирует на реакцию публики, изменяя свою установку другим актерам, то есть куклам. Он видит всю сцену как единое целое, включая и тебя. Для него ты — та же марионетка, без личных характеристик, обусловленных пленкой, вроде куклы Пелтье, которую мы использовали на репетиции. Он посылает тебе сигналы, обусловленные только сценарием, без личностной интерпретации. Если бы не было публики, все это не имело бы никакого значения. Но поскольку он воспринимает и реакцию публики, то начинает выравнивать игру, исправлять. А так как на тебя он не может воздействовать, то делает это с куклами.

— Этого я не понимаю, — сказал Торнье.

— Короче, Торни, первые две сцены были плохими. Публике ты не понравился. «Маэстро» попытался это исправить и переключился на других персонажей, чтобы с помощью других актеров улучшить эффект от твоей игры.

— Моей? Разве это возможно?

— Все очень просто, Торни, — сказала Жадэ. — Когда Марка говорит: «Я его ненавижу. Он зверь», она может это выразить так, словно чувствует это на самом деле. Но она может сказать и так, что ненависть покажется зрителю лишь мимолетной вспышкой гнева. Это влияет на то, каким публика воспринимает тебя. Другие актеры влияют на восприятие твоей роли. Вспомни, как это было в старом театре. Здесь то же самое.

Он беспомощно посмотрел на них. — Можно что-нибудь изменить? Разве нельзя перенастроить «маэстро»?

— Нельзя, иначе отключится вся система. Эффект нарастает, как снежный ком. Чем сильнее влияние компьютера, тем труднее тебе. Чем труднее тебе, тем хуже спектакль в глазах зрителей. Чем они недовольней, тем больше вмешивается в игру «маэстро».

Торнье нервно взглянул на часы — две минуты до начала второго акта.

— Что же мне делать?

— Держаться, — ответила Жадэ. — Программист Смитфилда уже выехал.

— Мы попробуем отключить датчики, замеряющие реакцию в зале, — добавил Рик. — Правда, я не знаю, как это скажется на работе «маэстро».

Световой сигнал известил о начале второго акта.

— Удачи, Тории.

— Ее-то мне и не хватает.

Эта штука в операторской понаблюдала за ним, обработала полученную информацию и нашла, что он оставляет желать лучшего. «Возможно, — подумал он, — она меня даже ненавидит.» Машина исследовала, контролировала и подавляла его.

Лица кукол, их руки, их голоса были частью этой машины. Это настраивало всех их против него, потому что он не подчинялся командам. Торнье подумал об извечном конфликте между режиссером и актером. Здесь был все тот же конфликт, только усугубленный органической неспособностью этого режиссера понять разницу между человеком и куклой. Для него было бы лучше, если бы он не имел собственного представления о том, как играть свою роль, если бы он был абсолютно пассивным. Но он был Андреевым, таким Андреевым, как он его понимал. Андреев стал его вторым я. Торнье не просто играл роль, но отождествлял себя с ней, иначе он просто не мог.

Словно изваяние, он стоял за своим письменным столом и холодно выслушивал, как оправдываются арестованные революционеры.

— Клянусь, генерал, я не имею с ними ничего общего, — закричал один из них. — Ничего!

— Вы его хорошо допросили? — недовольно спросил Андреев подпоручика, который привел к нему задержанного. — Он еще не подписал признания?

— Это излишне, господин генерал! Его сообщник во всем признался, — ответил подпоручик. Но произнес он это с неправильной интонацией. Его слова прозвучали так, словно он подозревал за задержанным что-то чудовищное, словно он еще надеялся выжать из него признание, возможно, даже под пыткой, в то время как налицо был достаточный повод для ареста. Слова были верные, но их значение было искажено интонацией. По сценарию это было простое утверждение: «Этого не требуется, господин генерал. Его сообщник во всем признался.»

Торнье покраснел от злости. Его следующей фразой было: «Позаботьтесь о том, чтобы признался и этот.» Но он не хотел ее произносить. Это только оправдывало бы ошибочную интонацию подпоручика, и без того вызывающую удивление. Он лихорадочно соображал. Подпоручик был второстепенным персонажем и снова появлялся только в третьем акте. Если он чуть-чуть подкорректирует его поведение, это не повредит.

Сузив глаза, он пристально посмотрел на куклу и холодно спросил:

— А что вы сделали с его сообщником?

«Маэстро» не мог сам составлять фразы и отклонения от текста определял как функциональные нарушения, которые необходимо компенсировать. «Маэстро» вернулся на строчку назад и заставил лейтенанта повторить реплику, слегка изменив ее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});